Александр Житинский "

Cнежная почта(Ироническая молитва (1972-79), 1ч)

"

ИРОНИЧЕСКАЯ МОЛИТВА (1972-79)

I

Некоторые итоги


Я вспомнил всех, кого я не любил
(Их оказалось на поверку мало):
Приятеля, с которым водку пил,
Его жену, что всё на свете знала,
Ученого соседа моего,
Известного поэта одного,
А может, двух... Учительницу пенья,
Редактора на радио, кому
Высказывал в письме я точку зренья,
Неясную тогда мне самому.
Я вспомнил всех, кого я не любил,
И оказалось: я покладист был.

Я вспомнил всё, к чему был равнодушен
(Я не скажу, что вовсе нетерпим).
Успех у женщин? Он, конечно, нужен,
Но вот хлопот не оберешься с ним.
Тщеславие меня не подгоняло
И зависти я, вроде бы, не знал.
Не требовал от ближних пьедестала,
И то сказать: к чему мне пьедестал?
Всё выходило так, что я не воин,
Хотя в себе уверен и спокоен.

Я вспомнил всё. А то, что позабыл,
Фантазией расчетливо восполнил.
Я вспомнил всех, но я тебя не вспомнил.
Не потому, что тоже не любил,
А потому, что страсти не в почете,
Спокойствие оплачено ценой
Достаточной, и при таком расчете
Тебе одной известно, что со мной.

1972

 

* * *

Эти письма порви поскорей,
Раскроши их на малые дольки
И развей за окошком... но только
Ни о чем, ни о чем не жалей.

Всё, что было когда-то милей
И любого подарка дороже,
Выбрось в форточку разом... и всё же
Ни о чем, ни о чем не жалей.

И вина напоследок налей,
Пригуби из бокала немного
И забудь меня, но... ради Бога,
Ни о чем, ни о чем на жалей!

1974

 

* * *

Безрадостна любовь в разлуке вековой.
Пора уже смахнуть на письмах паутину.
Я в затяжном прыжке лечу вниз головой,
И звездный ветерок мне зябко дует в спину.

Безрадостна любовь без губ твоих и глаз,
Без видимых примет и без прикосновений.
Какой небесный дух отнял ее у нас?
Обнял тебя, унес — какой жестокий гений?

Безрадостна любовь, сгоревшая в два дня.
По Млечному Пути нельзя шататься праздно.
Лети за мной, лети! Не покидай меня!
Но не губи себя — бессмысленно, напрасно...

1974
 

* * *

Печку на ночь затопили,
Принесли вязанку дров,
Стол накрыли, чай попили,
Разогрели чаем кровь.

Все дневные огорченья
И превратности судьбы
Без особого мученья
Вылетели из трубы.

Только влажный шепот сада
И бормочущая печь —
Вот и всё, что было надо,
Чтобы выпрямилась речь.

Чтобы тайные изломы
Нашей жизни суетной
Стали вовсе незнакомы
И ходили стороной.

1976
 

* * *

На Васильевском острове ночь коротка.
Над Васильевским островом спят облака,
Повторяя его очертанья,
Прикрывая ночное свиданье.

В темных сквериках липы наклонно торчат,
И какие-то типы в подъездах молчат.
Сигаретки горят со значеньем,
Приглашая к ночным приключеньям.

На Васильевском острове глуше шаги.
Синий ангел слетает с трамвайной дуги
И лицо твое искрой крылатой
Вырывает из тьмы вороватой.

Сотня окон разинула черные рты
И глотает холодный настой пустоты,
Но не спрятаться нам, не согреться.
В этом городе некуда деться.

1976

 

Год любви

Все поэты с ума посходили,
Повлюблялись, забросили стих,
Поглупели, забыли о стиле,
Никакой нет управы на них!

В январе, феврале и апреле,
В сентябре, октябре, ноябре
Всё грустили, печалились, млели,—
Вечерком, среди дня, на заре.

Ревновали, искали предлога,
Уезжали черт знает куда.
И — ни рифмы, ни буквы, ни слога,
Только письма туда и сюда.

Целовали возлюбленных в груди,
Совершали иные грехи...
А другие какие-то люди
Потихоньку кропали стихи.

1974

 

Февральская поэма

                                      В. Б.

Зима такая — то заплачет,
То горьким снегом завалит.
Наверно, это что-то значит,
И в этом замысел сокрыт.
Наверно, хитрая природа
Опять готовит недород,
Но все упорней год от года
Наш удивительный народ.

А впрочем, есть такое мненье,
Что потеплело все вокруг.
И теплые стихотворенья
Шлет с юга недалекий друг.
Повсюду теплое участье
В моих немыслимых делах,
И даже тепленькое счастье
В квартирных светится углах.

Сижу на кухне за машинкой,
И капли бьются о карниз.
Вот чертик с бешеной лезгинкой
Из Грузии, без всяких виз,
Блестя кавказскими глазами,
Сжимая узенький кинжал,
Весь в газырях, смешной, с усами,
Ко мне внезапно забежал.

Откуда? Что за наважденье?
Ведь я элегией болел!
Но чертик, чувствуя смятенье
Мое, на табуретку сел
И, наслаждаяся кинжалом,
Полезным духом макарон
И сыра запахом лежалым,
Повел такие речи он:

«Вы думаете, сочинитель,
Что я, шутейный персонаж,
В поэме этой только зритель?
Отнюдь! Я соблазнитель ваш.
Вы думаете, я не смею
Оставить запись на полях?
Все ваши рифмы я имею
В моих блестящих газырях!»

И вслед за этим, как проворный
И ловкий иллюзионист,
Рукою тоненькой и черной
Он стал набрасывать на лист
Такие рифмы: лето-мета,
Зима-письма, тебе-судьбе...
Во всем похожий на поэта
И с бородавкой на губе.

И я, скорее под диктовку,
Чем по велению ума,
Используя его сноровку,
Постыдно начал: «Шла зима.
Летел февраль подбитой птицей.
Я ждал письма. Оно не шло.
Над нашей северной столицей
Пока еще не рассвело...

Я шел по Невскому. Струились
Огни машин по мостовой,
И окна медленно слезились,
И фонари вниз головой
В просторных лужах отражались.
Висела водяная пыль.
Прохожие в сторонку жались,
Когда бежал автомобиль.

Я шел по Невскому на запад,
К Адмиралтейству, но на грех
Дальневосточный дикий запах
На Мойке, на виду у всех,
Меня поймал за нос, и тут же
Я провалился и исчез,
Оставив вам витрины, лужи,
Февраль, тоску и райсобес...»

На берегу того залива,
Почти что на краю земли,
Где волны весело, игриво
Барашки белые несли,
Стояли девочка и мальчик,
Прожившие полжизни врозь...
Такой затейливый кошмарчик,
Что только оторви да брось!

Любовь?.. Скорее, отсвет детства
И юности свободный стих,
За то полученный в наследство,
Что было чистого у них,
Что сберегли они подспудно
И пронесли с собой тайком
По жизни медленной и трудной,
Где на коне, а где пешком.

Три встречи было, три разлуки,
Три ожидаемых беды.
Твои опущенные руки
И рельсов жуткие следы.
Вагон пошел, как нож по вене,
Болтая красным фонарем.
Мы трижды гибли в этой сцене,
Но сколько раз еще умрем?

Нам посчастливилось родиться
В такой обширнейшей стране!
Мы, точно маленькие лица
На брейгелевском полотне,
Разбросаны в углах небрежно
Среди чужих и чуждых лиц
И наблюдаем безнадежно
Парение свободных птиц.

Кричи, зови — не дозовешься!
И щель почтовая узка.
По письмам вряд ли разберешься,
Какие долгие века
Прошли без нас, пока мы ждали,
Пока читали невпопад
Слова вокзальные в журнале
И шли вперед с лицом назад.

Зачем нам память, если болью
Она прорезалась опять?
Зачем нам этой крупной солью
Былые раны посыпать?
Зачем нам долгое мученье
И плач по дурочке-судьбе?
Я хоть в словах ищу спасенья,
Но что останется тебе?

С такими мыслями я вышел
На Стрелку. Серая Нева
Катила мимо. Кто услышал
Мои печальные слова?
Но все казалось мне печальным:
На рострах вид печальных тел,
И ангел в золоте сусальном
Печально крыльями блестел.

Печален был наш тяжкий город,
Тосклив зеленый Эрмитаж.
А тот, кто смолоду был молод,
Далекий современник наш,
Уже на каменной подставке
Стоял с откинутой рукой,
Внеся последние поправки
В свою судьбу своей строкой.

Чужая память колоннады,
Дворцов, торцовых мостовых...
Но почему же мы не рады
Всему великолепью их?
Откуда эта безысходность
И почему печален крик?
Любовь, как малая народность,
Хранит свой собственный язык.

Все было в мире, и наверно,
Любовь различная была.
Любили преданно и верно,
Любовь была добра и зла.
Воспетая в стихах и прозе,
Она всегда была в ходу,
Уподобляясь часто розе,
Цветущей где-то на виду.

Но тайная, полуслепая,
Сплетенная из редких встреч,
Обыкновенная такая,
Вот эта, о которой речь,
Которая случилась с нами,
Со мной случилась и с тобой,
Годами мерянная, днями —
Нет, больше не было такой!

Когда увидимся?.. Кто знает!
Когда расстались мы?.. Давно!
Февральский снег повсюду тает.
Нам больше жизни не дано.
И только город этот странный,
Наверно, впишет пару дней
В строку, но вид его туманный
Не станет ближе и ясней.

Февраль 1974


На могиле Канта

Верни мне логику сознанья,
Философ Кант Иммануил,
Чтоб это позднее свиданье
Мне выдержать хватило сил.
Напомни каменной гробницей
О тесных рамках бытия,
Где, как в шкатулке, сохранится
Вся жизнь мгновенная моя.

Какое надобно терпенье —
Ее осилить день за днем,
Чтоб превратить в одно мгновенье,
В пробел на камне гробовом,
Чтоб уместились между строчек
С обозначеньем точных дат
Апрельский ветер, женский почерк,
Вокзальный гул, прощальный взгляд.

В просторном городе, продутом
Холодным прусским ветерком,
Мы жизнь копили по минутам,
Подсчитывая их тайком,
Пересыпая на ладони
Их зыбкий золотой песок,
Пока в гробнице, как в вагоне,
Спал Кант, бессмертен и высок.

Он, осуждающий беспечность,
Спокойно ехал сквозь века
До станции с названьем «Вечность»,
Пока встречались мы, пока
Твоя рука в моей лежала,
И ночь качала фонарем,
И ты почти что не дышала,
Уснувши на плече моем.

Любимая! Какой философ
Поможет этакой беде?
Неразрешимей нет вопросов.
Мы в «никогда» с тобой. В «нигде».
Мы вычеркнуты из объема,
Из времени исключены,
У нас нет крова, нету дома,
И до тебя — как до Луны.

Для нас короткое свиданье —
Провал во времени, когда
Бессмертное существованье
Нам тайно дарят поезда.
А философскую систему
Любви — постиг ли кто? открыл?
Что скажет нам на эту тему
Философ Кант Иммануил?

14. 4. 74.

* * *

Лови уходящее счастье,
Безумную птичку-любовь!
Ты больше над милой не властен,
Ничто не повторится вновь.

Беги по ночному бульвару,
Глотая осенний туман,
И где-то в гостях под гитару
Пой песни, бессилен и пьян.

Прокручивай в памяти снова
Безвкусное это кино:
Легчайшая сеть птицелова,
Пустая квартира, вино,

Загадка случайного взгляда,
Обман, не любя и любя...
«Не надо, не надо, не надо!» —
Тверди это так про себя.

Измученный медленной жаждой,
Смотри в проходящий трамвай
И с трепетом в женщине каждой
Родные черты узнавай.

1976

* * *

Счастливые стихов не пишут
Ни в будни, ни по выходным.
Они рождаются и дышат
Счастливым воздухом своим.

Спокойные и трудовые,
Приученные ко всему,
Им эти точки, запятые,
Им эти строчки — ни к чему.

У них иное время быта,
Иная светит им звезда.
И что прошло — то позабыто,
А что случится — не беда.

А ты, растерзанный на части
Печалью, ложью и стыдом
Себе изобретаешь счастье
На трудном листике пустом.

1972



Из Анджея Бурсы

Те улочки, где нас не ждут,
Где дверь с замком скрипучим,
По ним бродили там и тут
Мы в детстве невезучем.

Те улочки, где нас не ждут,
Ничто в них не забыто!
По ним бродили там и тут
Мы в юности несытой.

1979

Перевод с польского


 * * *

Дарите себя, не стесняйтесь!
Дарите решительно всем.
Влюбляйтесь, грешите — старайтесь
Себя подарить насовсем.

Дарите себя неумело,
Дарите житье и бытье,
И душу дарите, и тело,
И дело дарите свое.

Дарите пожитки, бумаги,
Дарите свой голос и смех,
Дарите в приливе отваги,
Дарите, не веря в успех.

Дарите себя, забывайте,
Когда подарили, кому...
Дарите, но не продавайте!
Вот, собственно, речи к чему.

1972


 Жалоба к Сирано

Приятель Сирано! Мечтатель с длинным носом!
Пока я пью вино, пока мне все равно,
Смеяться можешь, но... Не приставай с допросом!
Такое вот кино, приятель Сирано.

Покаемся в грехах — и голову на плаху.
Признаемся в строках, рожденных впопыхах,—
Она воскликнет: «Ах!..» Да ну ее к Аллаху!
Понятье о стихах у ней, как о духах.

Приятель Сирано! Ценителем молчанья
Я стал уже давно. В душе все сожжено.
Воистину смешно мне слушать восклицанья.
Спасение одно — вино и домино.

Любимая, молчи! Немая — ты прекрасна!
Пусть в мартовской ночи безумствуют грачи.
Искать к тебе ключи отнюдь не безопасно,
Но глаз твоих лучи темны и горячи.

1972

 

<Назад | Вперед>