Александр Житинский "Потерянный дом, или Разговоры с Милордом (32)"

Глава 32

Рейд

В середине августа, дождавшись возвращения из Ессентуков обоих Светиков, Рыскаль созвал чрезвычайное заседание Правления в расширенном составе. На нем, кроме членов Правления, присутствовали руководители групп взаимопомощи каждого подъезда, генерал Николаи как представитель общественности микрорайона, жена Рыскаля и оба дворника.

В штабе висела газета «Воздухоплаватель № 5», оформленная Храбровым и Соболевским в подчеркнуто тревожных тонах. Центральное место занимал рисунок дома в разрезе: множество квартир, среди которых бросались в глаза своею отвратительностью многочисленные притоны с нагромождением бутылок, замусоренные лестничные клетки, языки пожара в одной из квартир, бандитизм в другой... — тогда как в соседних изображена была тихая обывательская жизнь с телевизором, кошками и электрическими самоварчиками. Дворники, вконец измученные мусором и алкоголиками, дали волю своей мрачной фантазии. Рисунок получился пугающим. Рыскаль решил не цензуровать: пусть посмотрят, во что мы превратились. Сам он написал передовицу в тоне спокойном, но решительном, с перечислением всех фактов антиобщественных и уголовных деяний, случившихся во вверенном ему доме за лето. Остальные тексты принадлежали дворникам. Надо сказать, что практическая борьба с хулиганами и тунеядцами решительно преобразила творчество прозаика и поэта. Стихи и проза лишены были заумности и следов нарочитого формотворчества — они стали крепче, злее, действеннее.

Майор открыл заседание:

— Я не буду повторяться, товарищи. Факты изложены в моей заметке. Нам нужно выработать практические решения по недопущению впредь подобных фактов. Кто хочет выступить?

— Разрешите мне! — сразу вскинула руку Светозара Петровна.

Она поднялась со стула и обвела членов Правления долгим укоряющим взглядом.

— Товарищи, как могло такое случиться? Вспомните, как хорошо все начиналось!

— Вы имеете в виду наш перелет? — спросил Файнштейн.

— Перестаньте, Рувим Лазаревич! Вам все шуточки! Я имею в виду Первомай, субботник... Как мы могли докатиться до такого?! — она указала на газету. — Я предлагаю выбрать ответственного за воспитательную работу. Надо чаще собираться, товарищи. Назрела необходимость общего собрания...

— С алкоголиками, — вставил Карапетян.

— Я призываю вас к порядку! Если мы здесь, в Правлении, не можем навести порядок, потеряли веру в наши идеалы...

— Эк вы хватили! — крякнул Серенков.

— Да! Потеряли! Почему пишут на стенах? Почему в лифт невозможно войти? Распустились! Надо воспитывать и воспитывать!

— Светик... — промолвил Светозар Петрович.

— Я сказала. Корень в воспитательной работе. — Светозара Петровна села с оскорбленным видом.

Встал Файнштейн:

— Светозара Петровна в своем, как всегда, темпераментном выступлении поменяла местами причину со следствием. Будем жить по Марксу, товарищи...

— Я живу по Марксу! — воскликнула Светозара Петровна.

— ...А Карл Маркс учит нас, что бытие определяет сознание, а не наоборот. Дайте людям сносные условия существования, и они перестанут мочиться в лифтах. Я опять ставлю вопрос о предоставлении членам кооператива равноценной жилплощади в другом районе. Иначе может случиться непоправимое...

— Что? Что — непоправимое? — вскинулся Серенков.

— Убийство и изнасилование у нас уже были. Вы хотите дождаться похищения детей? Растления малолетних? — парировал Файнштейн.

Все притихли. Угроза была, может быть, и преувеличена, но ненамного.

— Порядок нужен. Твердая рука, — сказала Клара Семеновна.

Все посмотрели на Рыскаля. Он в задумчивости поглаживал свое «воронье крыло». Клара волновалась, ожидая его ответа. Но Рыскаль молчал.

— Можно мне? — поднялся дворник Саша Соболевский. — Раньше в каждом подъезде был постовой, и на углах дома тоже. Был порядок. Потом поставили шифрованные замки в дверях, а постовых убрали. Замки сломали через неделю. А постовых не вернули. Надо добиться от Управления, чтобы снова были постовые...

— Правильно! Дело говорит! — раздались возгласы.

— Разрешите? — встал со своего места Николаи.

Члены Правления обратили взоры на активного генерала, который удивил их еще на первом собрании. Глаза Серенкова вспыхнули недобрым огнем; он слишком хорошо помнил выволочку, устроенную ему генералом за дверями собрания.

— Можно, конечно, поставить постовых в каждом подъезде. Но почему только в вашем доме, товарищи? Давайте быть последовательными. Поставим по милиционеру в каждом ленинградском подъезде. И на каждом углу тоже. Почему бы не поставить?

— Милиционеров не хватит, — сказала Малинина.

— Совершенно верно. Сотрудников милиции может не хватить. Что же делать?

— Всем записаться в милицию! — воскликнула Клара Семеновна, вызвав общий смех.

— В этом есть резон, — продолжал генерал, переждав смех. — Только незачем нам надевать мундир. Есть проверенная форма участия населения в охране общественного порядка. Я говорю о добровольной народной дружине...

Присутствующие как-то поскучнели. Думали, генерал предложит что-нибудь необычное, а тут — опять дружина!

— Вы отставник? — с вызовом спросил Серенков.

— Да. Именно так, — кивнул генерал.

— А мы работаем! Мы дружинники по месту работы. Между прочим, дежурим регулярно. Вы предлагаете и по месту жительства эту лямку тянуть?

— Где вы дежурите? — спросил генерал.

Серенков на секунду смешался, ибо членом никакой дружины не был, но тут же взял себя в руки.

— Это не важно.

— Мы — на проспекте Благодарности. Возле завода, — ответил Карапетян.

— То есть довольно далеко от родного дома, — подхватил генерал. — Вы знаете, от кого вам охранять граждан? От хулиганов. Но вы, к сожалению, не знаете, кого охраняете. Вы бережете покой неких абстрактных земляков. И только. Здесь же вы будете охранять своих близких, знакомых, соседей... Каждому живому существу свойствен инстинкт защиты своего гнезда.

— Значит, все-таки «своя рубашка ближе к телу»? — насторожилась Ментихина.

— Естественно, дорогая Светозара Петровна. И это обстоятельство надо использовать в общественных интересах. Добровольная народная дружина должна создаваться при каждом доме и охранять порядок вокруг своего дома. Тогда ее члены будут знать, кого они охраняют. Своих жен, матерей, детей, соседей... Это ведь так просто.

— А что? Верно товарищ говорит, — вступила Малинина. — Формально дежурим на производстве. Пошатаемся с повязками по людным местам и бегом домой. А здесь — все свои. В случае чего — только крикни!

— Управление, надеюсь, не будет возражать? — обратился генерал к Рыскалю.

Тот развел руками:

— Какие могут быть возражения...

— Вы думаете, так просто будет собрать на дежурство членов дружины? — возразил Файнштейн. — На работе нас обязывает начальство.

— А здесь — совесть! — воскликнула Светозара Петровна, на что Файнштейн только страдальчески поморщился.

— А пустующие квартиры немедля сдать под охрану милиции. Поставить сигнализацию — и все дела. — Генерал сел.

Собрание оживилось. Предложения генерала показались простыми и разумными, а главное — возвращали кооператив к единению, к незабываемым майским дням сплоченности и доверия. Тут же стали обсуждать: кто и как будет дежурить, все ли члены кооператива должны быть членами ДНД или же только мужчины, какова периодичность дежурств, часы и тому подобное. Ответственность за создание дружины возложили на начальников групп взаимопомощи каждого подъезда. Настроение собрания поднялось. Забрезжил выход.

— Алкашей будем принимать? — спросила Малинина.

— Вот еще!

— А что они — не люди? — обиделась Вера.

— Мы с ними бороться будем, — объяснила Светозара Петровна.

— И они тоже будут. С собой будут бороться. Вы не знаете! Алкаши ужасно с собою борются, только в одиночку. Ответственность возрастет, — серьезно убеждала Вера.

Решили дружно: препятствий алкоголикам при записи в дружину не чинить.

Рыскаль подвел итоги заседания. Во время дебатов он отмалчивался, будто размышлял о чем-то. Наконец, выслушав всех и не вставая со своего председательского места под портретом Дзержинского, майор начал негромко:

— Я вот тут думал, товарищи... Последний месяц тяжелый был. Не налаживается у нас коммунистический быт. Огорчительно. Все ждем, когда на тарелочке поднесут. А надо самим строить. Товарищ генерал справедливо указал. Поймите меня правильно: я власть не хочу применять. И постовых в каждом подъезде могу вернуть, это не проблема, учитывая наше положение... Но хочется-то — без постовых! — воскликнул вдруг Рыскаль с такой болью, что присутствующие потупили глаза. Не ожидали от майора эмоций: всегда он был ровен и спокоен. Видно, сильно его допекли обстоятельства и горькие думы. — Дружина — это хорошо. Мы ее создадим. Но не только в надзоре дело. Я думал: устроим маленькую показательную ячейку. Как можно жить. Чтобы другие видели... Ан нет. Не получается. Снова попрятались в свои ракушки...

— Я же говорю, нужно чаще встречаться, — сказала Ментихина.

— Собраниями не поможешь... — вздохнул Рыскаль.

— Что же вы предлагаете, Игорь Сергеевич? — спросил Файнштейн.

— Если б я знал... Понимаете, я в деревне вырос. Семья большая. Все друг про друга известно: кто синяк набил, у кого штаны прохудились, кому мамка выволочку сделала... И про другие семьи всем известно, про соседские, потому что все на виду. А на виду жить лучше стараешься. Стыдно перед другими... Или вот в коммуналке, помнишь, Клава?..

— Я так вас понял, что вы хотите, чтоб весь наш дом был одной большой коммунальной квартирой? — опять спросил Файнштейн.

— Коммуналка — ведь она от слова «коммуна», — сказал Рыскаль.

— Простите. Всем известно, что партией и правительством взят курс на обеспечение трудящихся отдельными квартирами, — возразил Файнштейн.

— Курс-то взят... — снова вздохнул Рыскаль.

— Я не понимаю, — развел руками Файнштейн.

Вот на этой недоумевающей ноте заседание и закончилось. Разошлись тихо, каждый про себя обдумывая зароненную майором озабоченность. В самом деле, и так плохо, и сяк. Залезли в отдельные квартиры, знать ничего не хотим о ближних — какой же это коммунизм? Но неужто лучше коммуналка с постоянной нервотрепкой и неугасающим стыдом оттого, что приходится интимные стороны жизни выставлять напоказ? Куда податься?..

Тем не менее запись в дружину провели организованно и дружно. Возглавил дружинников богатырь Вероятнов, которому это было зачтено как партийное поручение на заводе, где он работал. (Об этом позаботился Рыскаль.) Не мешкая, решили провести первый противоалкогольный рейд, причем решение это и дату рейда Правление держало в строжайшей тайне, дабы застать нарушителей врасплох.

Григорий Степанович принимал в подготовке к рейду живейшее участие, так что баснописец Бурлыко предложил даже в шутку назвать дружину именем генерала Николаи. Рыскаль воспринял серьезно:

— Посоветуюсь в Управлении. Поскольку вы — Герой, могут разрешить.

— Оставьте, Игорь Сергеевич! — рассердился генерал.

К назначенному дню инженер Карапетян при помощи дворников обновил гирлянду освещения в щели, куда выходили двери парадных: заменил перегоревшие лампочки, над каждым подъездом установил мощные ртутные светильники. Вечерами щель светилась, как раскаленная добела проволока.

В двадцать один час в штабе собрались дружинники с красными повязками на рукавах. Все были сосредоточены, переговаривались вполголоса. Саша Соболевский мерцал фотовспышкой. Было нервно.

Рыскаль позвонил в медвытрезвитель и вызвал фургон.

— Начнем, товарищи, — сказал он, положив трубку и обведя собравшихся строгим взглядом.

Группы одна за другой принялись покидать штаб. Разработанный Рыскалем план состоял в следующем: сначала прочесать все лестничные марши и площадки от первого этажа до последнего, потом приступить к досмотру подозрительных квартир.

В штабе у телефона остались дежурить Светозар Петрович и генерал Николаи. Клава и обе дочери Рыскалей кипятили чай и готовили перевязочные средства.

...Потом уже, работая над спецвыпуском «Воздухоплавателя», баснописец Бурлыко пустит очередную шутку, назвав эту ночь «Варфоломеевской», но тогда было не до шуток. Отряды дружинников, бесшумно проскользнув по щели к дверям подъездов, устремлялись на верхние этажи, обшаривая кулуары площадок и закутки у мусоропроводов. Попутно специальные разведчики-слухачи, приникая ушами к дверям, прослушивали, не раздаются ли из квартир подозрительные шумы: ругань, крики, звяканье бутылок. При обнаружении оных дверь помечали мелом, однако пока в квартиры не входили. Работали на площадках. Зазевавшихся алкашей, распивающих парами и на троих свои бормотушные бутылки, брали быстро и бесшумно. Как правило, алкоголики располагались у мусоропроводов, поставив бутылку на крышку люка. Их моментально сталкивали в лифт и спускали на первый этаж, где они попадали в руки дворников, поддержанных Бурлыко, Завадовским и гигантом Вероятновым. Точно карающая молния, прорезала темноту фотовспышка в руках Соболевского, и ослепленные ею алкоголики попадали в щель, где на них наваливался мертвенно-синеватый свет ртутных ламп. Конвоируемые, а иногда и ускоряемые дружинниками, несчастные следовали быстрой пробежкой к выходу на Подобедову, где их, урча мотором, ждал фургон «Спецмедслужба» с гостеприимно распахнутой задней дверцей. Не замедляя скорости, чему способствовали три сержанта милиции, нарушители порядка влетали туда, как в черную дыру, и исчезали из глаз. Тем, кто не мог двигаться исправно, помогали это делать. Фургон постепенно наполнялся пьяными слезами, криками и угрозами.

Кроме распивающих на площадках, хватали так называемых «гонцов», устремлявшихся из квартир за бутылками, случалось, в одной рубашке на голое тело, и сжимавших в кулаке мятые рубли, а также возвращавшихся обратно с добычей, найденной поблизости у водителей такси. Квартира тут же помечалась мелом, а «гонцы» пополняли компанию в фургоне.

Курящих на лестницах кооператоров и их гостей сортировали: смирных отцов семейств, оберегающих свои квартиры от табачного дыма, вежливо направляли домой, людей же из пьяных компаний отводили в штаб для последующего разбирательства, если они вели себя тихо. Буйствующих ждал фургон; квартира, естественно, помечалась.

Не обходилось без конфликтов: то тут, то там на лестничных площадках слышалась глухая возня с отзвуками мата, дрожали перила, гремели дверцы лифта, сотрясаемые борющимися в них телами. Вскоре полоска ущелья, выметенная метлою Храброва, обагрилась кровью: кому-то разбили нос. Тропка алых капель на сером асфальте уводила к фургону. В штабе Клава обрабатывала перекисью водорода Валентина Борисовича Завадовского, получившего ссадину при падении с крыльца.

Рыскаль поспевал там и тут. Только его видели у фургона, где он производил ревизию нарушителей и договаривался с милиционерами о повторном рейсе, ибо улов пьяниц оказался значительнее, чем предполагалось, как Игорь Сергеевич оказывался на девятом этаже, чтобы разобраться с компанией студентов, курящих на площадке; покончив с ними, спешил в штаб, где Клава подносила ему стакан горячего чая, а Светозар Петрович сообщал текущую статистику рейда: столько-то человек в фургоне, такие-то квартиры помечены.

Игорь Сергеевич был мрачен: масштабы явления превзошли самые страшные прогнозы. Становилось ясно, что одним рейдом тут не обойдешься, нужна постоянная работа.

Как вдруг в штабе показались инженер Вероятнов и Файнштейн, которые вели под руки щуплого гражданина маленького роста, мертвецки пьяного. Одет он был в глухой комбинезон из блестящей ткани цвета алюминия и в такую же шапочку.

Однако невменяемое состояние гражданина и его странный наряд как-то отступили перед ужасом, охватившим майора при взгляде на лицо незнакомца. Оно было желтого с просинью цвета, огромными блеклыми остановившимися глазами — и без носа! Когда же Игорь Сергеевич обратил взгляд на руки странного гражданина, то обнаружил на месте пальцев довольно-таки мерзкие щупальца.

— Кто это? — спросил Рыскаль с тревогой.

— Вышел из квартиры двести восемьдесят четыре с двумя алкашами, — доложил Вероятнов. — Тех мы в фургон, а этого... Решили вам показать.

— Правильно, — одобрил Рыскаль, приходя в себя после шока, вызванного видом незнакомца. — Такого в вытрезвитель нельзя, он там всех перепугает...

Он обошел пьяного, поддерживаемого за локотки Файнштейном и Вероятновым и никак не отозвавшегося на происходящее.

— Что же это за явление? — озадаченно спросил Рыскаль.

— Я думаю, алкогольный мутант, Игорь Сергеевич, — сказал Файнштейн. — Как врач могу подтвердить, что такое возможно.

— А вдруг иностранец? Из какой квартиры вышел, вы говорите? Кто там живет?

— Квартира пустует с апреля. Там писатель прописан, — доложил Вероятнов.

— А-а... Зарегистрированный бегун... — вспомнил Рыскаль.

Он поводил указательным пальцем перед отсутствующим носом желтолицего мутанта. Блеклые глаза мутанта не выразили ни малейшего интереса.

— Вы кто? Вы меня видите?! — крикнул Рыскаль в лицо мутанту.

Тот на секунду оживился, задвигал щупальцами. Изо рта его вырвался шипящий звук, после чего он попытался произнести какое-то слово.

— Что он сказал? — не понял Рыскаль.

— Кажется, «лебедь», — сказал Вероятнов.

— При чем тут лебедь? — пожал плечами Файнштейн.

— Вот что. Запрем этого «лебедя» в штабе и вызовем «скорую», — распорядился Рыскаль.

Бесчувственного мутанта опустили на стул, Рыскаль набрал номер «Скорой» и объяснил, что нужно приехать к гражданину с ярко выраженными физическими недостатками. К тому же — пьяному. Диспетчер «Скорой» отказывалась, так что Рыскалю пришлось назвать свой чин и должность.

Мутант неловко сидел на стуле, свесив набок желтое безжизненное лицо.

Клава поднесла ему ко рту (за неимением носа) скляночку с нашатырем, мутант дернулся и вдруг, вырвав из рук Клавы пузырек, опрокинул содержимое себе в рот. После чего снова впал в прострацию.

Его заперли в помещении штаба и отправились по этажам — наводить порядок в помеченных квартирах. Клава осталась у двери, внимательно прислушиваясь к звукам изнутри. Слава Богу, мутант вел себя мирно.

«Скорая» приехала через час. За это время рейд подошел к концу, и его участники вновь собрались в квартире Рыскаля, однако штаб пока не открывали — пили чай на кухне, обмениваясъ впечатлениями и подробностями операции.

Молоденькая женщина-врач в белом халате вошла в квартиру и, выслушав короткое объяснение майора, попросила показать больного. Майор повернул ключ в двери штаба и распахнул дверь.

В штабе никого не было. Только обивка стула, где сидел мутант, была слегка обожжена, да в оконном стекле удалось после тщательного осмотра обнаружить мельчайшие, не более миллиметра в поперечнике, дырочки с гладкими, оплавленными краями.

< Назад | Далее >