Александр Житинский "Фигня (60)
"

Густой колокольный звон стоял над Касальянкой. Русская колония собиралась у открытой деревянной эстрады, где уже стояли Брусилов и духовный отец.

Неподалеку от эстрады на открытом воздухе простерлись длинные столы, накрытые белыми скатертями. На них уже дымились самовары в ожидании свадебного большого чаепития.

Внизу, у ступенек, ведущих на эстраду, ожидали открытия веча невесты в белых платьях и женихи. Правда, пар осталось две: по дороге на вече Биков и Римма откололись и направились домой. Дмитрий объяснил, что пора кормить кошечек, на самом же деле ему не терпелось начать курс практической диалектики со своею молодой женой.

Наконец Брусилов, убедившись, что все в сборе, поднял руку.

— Дамы и господа! Мы собрали вас здесь, на чрезвычайном вече, чтобы обсудить вопрос о действиях нашего Президента. Слово для сообщения имеет наша гостья донья Исидора дос Кончас и Буатрогенья.

Исидора, подобрав длинный шлейф, поднялась на помост.

— Гражданин товарищ! — храбро начала донья. — Я есть бывший друг жена Якова Веня... меня... — Она не смогла произнести отчества, рассердилась и топнула ножкой в белой туфельке.

— Якова Вениаминовича! — выкрикнула Ольга, помогая подруге.

— Я жить с ним бок на бок семь лет! — продолжала донья.

— Брак гражданский, церковью не освященный, — вставил свое слово отец Василий.

— Да! Я сейчас любить Вадим! Мы муж и жена — одна сатана! — вспомнила донья поговорку и окончательно запуталась в дебрях русского языка.

— Дело! Дело говори! — раздалось из толпы.

— Перес прохиндуй! — выпалила донья. — Он родной отец продавать!

Толпа заволновалась. Послышались негодующие крики: «Пусть объяснит!», «Это ложь!»

Пенкина не выдержала и бросилась на подмогу Исидоре. Теперь на эстраде были две митингующие невесты в подвенечных платьях. Это производило сильнейшее впечатление, как если бы футбольный матч судил священник в рясе.

— Вы производите чай, да? А это и есть наркотик, которым ваш Президент торгует с Западом! То есть с Востоком, если отсюда считать! Он ваше добро и свет поштучно продает!

Ропот в толпе возрос. Граждане Касальянки не хотели верить в преступления человека, которого они боготворили. Тщетно отец Василий воздевал руки кверху, чтобы успокоить народ.

— Товарищи! — крикнула Ольга.

— Мы вам не товарищи! — раздалось в ответ.

— Господа, извиняюсь! Дело даже не в чае. Чай — ерунда! Дело в вашем государстве. Вами управляет банда уголовных элементов, вот что обидно! Разве можно нести добро и свет с таким правительством? Ваши министры — уроды и ублюдки! И поставил их над вами дон Перес! Разве не так? — горячо убеждала Ольга.

Она вдруг заметила, что внимание народа рассеивается. Многие стали поворачивать головы, всматриваться куда-то вдаль, по толпе прошло волнение...

Ольга тоже взглянула туда.

По пыльной проселочной дороге со стороны зеленеющей вдали сельвы тянулся странный отряд вооруженных людей во главе с огромным человеком в генеральской форме с пистолетом в руках.

Они подошли ближе. Люди расступались перед ними. Отряд достиг эстрады и остановился перед ней в двух шагах от безоружных женихов.

— Кто это? Откуда эти люди? — перешептывались в толпе. — Да это же министры! Ей-богу, господа! Это правительство!

Министр обороны Федор в изрядно перепачканной и помятой генеральской форме, тяжело ступая, поднялся на эстраду и отдал честь священнику.

— Честь имею, батюшка, Мне не хотелось бы мешать проведению вашего митинга...

— Это вече, — поправил батюшка.

— Пардон, веча... У меня есть приказ Президента. Мне приказано арестовать преступников, выдающих себя за агентов Интерпола. Кто может указать их местонахожде... — Федор вдруг осекся, потому что его взгляд остановился на женихах. — Да вот же они! Иван, Вадим! Вы что, маскируетесь, что ли? Ишь, разрядились! — захохотал Федор.

Начальник генерального штаба Максим в костюме шафера подошел ближе и, приставив ладонь ко рту, подал реплику, как суфлер:

— Они женятся, Федя! Женихи они!

— Ну, поздравляю! — от души улыбнулся Федор. — Молодцы, не теряли времени. Не то что эти... — Он с горечью взглянул на министров. — Арестовать женихов! — отдал он приказ.

Министры нехотя направились к Ивану и Вадиму, но Ольга, выступив вперед, простерла к народу руки.

— Народ! Вас обманывают! Президент хочет избавиться от простых русских парней — Ивана и Вадима. Они не преступники. Они кроткие добрые люди, истинные православные!

— Что ты мелешь? Менты они, а не православные, — опешил Федор.

— Во всем виновато правительство! — воскликнула Ольга, указывая на министров, точно пенсионерка на коммунистическом митинге. — Посмотрите на них! Разве может свободный народ управляться такими правителями?!

Обитатели Касальянки наконец поняли — кто перед ними. Они с интересом уставились на министров, которых видели впервые. Те застенчиво прятали глаза.

— Я предлагаю судить их! — выкрикнула Ольга, развивая свой ораторский успех.

Отец Василий шагнул к ней, успокаивающе погладил по плечу.

— Успокойся, дочь моя... Братья и сестры! — обратился он к народу. — Будем ли мы судить правительство или ну его на фиг?

И весь народ Касальянки — мужчины, женщины, старики и дети малые, — вскинув вверх правую руку с пальцами, сложенными в фигу, в один голос ответил:

— Ну его на фиг!

— Господа, сдайте оружие, и ну вас на фиг, — вежливым густым баритоном обратился с эстрады к правительству Брусилов.

Министры послушно сложили оружие рядом с помостом, но продолжали недоуменно топтаться на месте, ибо не понимали — что же значит на фиг? Какой мере наказания или поощрения соответствует эта формулировка?

Федор откашлялся, снова выступил вперед.

— Я хочу сделать заявление от имени правительства...

— Почему вы? — возразил снизу министр торговли. — Вы у нас без году неделю министром. Дайте ветерану...

И он полез на эстраду. Федор был вынужден уступить ему место.

— Русичи! — старческим тенором начал Илья Захарович. — Не судите да не судимы будете. Мы не желаем больше служить прогнившему режиму Переса де Гуэйры! Этот тиран дискредитирует русскую идею. Этот мошенник имеет столько бабок... О, сколько он имеет бабок! — закатил глаза министр торговли.

И тут в наступившей тишине послышался крик осла.

Все опять оглянулись. К площади приближалась повозка, запряженная осликом. В повозке сидели связанные по рукам Перес де Гуэйра и Алексей Заблудский.

Повозка медленно двигалась сквозь толпу. Народ Касальянки по привычке кланялся Президенту в пояс. Повинуясь общему порыву, министры опустились на колени. Женихи сплотились теснее, понимая, что сейчас предстоит последняя схватка.

Ослик дотащил повозку до эстрады и остановился. В повозке, кроме связанных, навалены были винтовки и шашки аммонала.

— Развяжет меня кто-нибудь или нет, черт меня дери! — вскричал Перес.

К нему бросились министр финансов и кто-то из толпы зрителей. Переса развязали, принялись за Алексея, находившегося в полубредовом от голода состоянии.

Перес с трудом поднялся на эстраду.

— Да здравствует Президент Касальянки! — фальцетом вскричал Илья Захарович.

Отец Василий осенил Президента крестом.

Перес снисходительно поцеловал руку священника.

— Что здесь происходит? — спросил он, оглядывая собравшихся.

— Да так... ничего... решаем процедурные вопросы... — замявшись, объяснил Брусилов.

Перес наконец увидел Исидору и Пенкину в свадебных платьях. Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя наваждение.

— Исидора... Что за маскарад?

Донья кошачьим шагом приблизилась к нему и влепила пощечину, которая прогремела над Касальянкой, как выстрел пушки на Петропавловской крепости. От неожиданности Перес рухнул с эстрады.

— Ты низложен, наркоман! — воскликнула она.

— Опять низложен? Да что вы все как сговорились?! — изумленно проговорил Перес, поднимаясь с земли.

Отец Василий тихо обратился к донье:

— Вы бы того, полегче, уважаемая... Зачем семейные дрязги выносить на публику? Вы уедете, а нам здесь жить...

— Взять его! — скомандовала донья, указывая на Переса.

— Я тебе возьму! — прорычал Перес.

Произошло всеобщее замешательство. Никто не знал, кого слушаться — Президента ли, получившего увесистую пощечину, его бывшую супругу или местную администрацию?

Не успел народ опомниться, как раздался запредельно дикий крик:

— Всем слушать меня! Ложись!

Конечно, никто сразу не лег, а лишь обернулись на крик. Он исходил с повозки. На ней среди винтовок и аммонала стоял старик в черных очках и в котелке, дотоле мирно наблюдавший за церемонией митинга. В руках у него была ручная граната марки РГД.

— Да это же Бранко... Гадом буду... — прошептал Иван.

И действительно, это был старый партизан, проникший в деревню еще накануне вечером и смешавшийся с местными жителями. Он наконец решил, что требуется его вмешательство.

— Ложись! — еще пуще заорал он, взмахивая гранатой.

— Бранко, осторожней! — предупредил Перес.

— Всех взорву к ядрени фене! — орал партизан.

— Где ты только таким словам выучился? В партшколе? — продолжал иронизировать Перес. — Не бойтесь, господа. У него никогда ничего не взрывается... — обратился он к народу.

— Да?! А ногу свою забыл с гипсом? — выложил козырь Бранко. — Ложись!

Народ нехотя лег на траву, как на пикнике.

— А теперь слушайте, что скажу вам я, коммунист... — с пафосом начал Бранко, для убедительности прижав к груди гранату...

Перес поморщился. Дурновкусие партизана явно ему претило. Интерполовцы заскучали, предвидя речи о ревизионизме.

Но не успел Бранко открыть рот, как на площади появились молодожены Дмитрий и Римма. Да не просто появились, а впорхнули туда, как на крыльях, светясь счастьем любви и удавшейся физической близости.

Римма была в коротеньком сарафане, подчеркивавшем ее длинные стройные ноги, а Биков в шортах и в майке с надписью Pen-club. Они шли, взявшись за руки, затем Биков подхватил подругу на руки и играючи понес ее к эстраде, совершенно не обращая внимания на пикантное положение, возникшее на народном вече.

За четой молодоженов дружной стайкой бежали кошечки и гамадрилы, причем последние выглядели подчеркнуто интеллигентно.

Дмитрий подошел к эстраде и сияя поставил Римму на землю. Перес тяжело смотрел на него.

— Перес, блин! — воскликнул Биков, ударяя Президента по плечу. — Я женился, спаси меня Бог!

— Поздравляю, — хмуро ответил Перес.

— А ты, Бранко, чего там торчишь? — обратился к стоящему на повозке партизану Биков. — Слезай, старик! Выпьем за молодоженов! Подать чай!

Мальчишки-официанты, словно этого ждали, бросились с подносами, на которых стояли стаканчики «фигни», к высоким гостям и к народу.

— Я не пью, — тихо сказал Перес.

— Не уважаешь? Обидишь навек, — так же тихо ответил Биков.

Перес взял стаканчик. Бранко с повозки не слез, но стаканчик из рук мальчика принял. Министры, видя податливость президента, тоже разобрали стаканчики.

Перес поднял руку со стаканом и обернулся к народу, который уже стоя готовился выпить.

— Живите дружно! — хрипло проговорил Перес и залпом осушил стакан.

— Да-да! Будьте счастливы, и снова за дело! — возгласил Бранко, выпивая стакан и возвращая внимание к гранате.

Но тут что-то щелкнуло в голове старого партизана, и лицо его озарилось ангельской улыбкой.

— Впрочем, взрывать успеется, — сказал он.

— Точно! Прошу к столу! — воскликнул Биков.

И все повалили к столу, радуясь, что применение гранаты откладывается.

Впервые народ и правительство уселись за общий стол на общий пир. И оппозиция в лице Молочаева сидела тут же. И проворовавшиеся в лице Муравчика. И террористы в лице Бранко.

Перес смахнул слезу.

— Золотой народ... — пробормотал он.

Рядом с ним за столом оказался Иван. Перес наклонился к нему.

— Иван, ты не сердишься?

— За что?

— За похороны. Кто ж знал, что у тебя за пазухой клюква?

— Ничего, Яков Вениаминович. Бывает.

И пошли тосты, и полилась рекою «фигня», примирившая через полчаса правых и виноватых. И уже Брусилов, подняв чашу с «фигней», спрашивал народ:

— Господа, будем ли мы менять Президента или фиг с ним?

И народ отвечал:

— Фиг с ним!

— Будем ли мы судить агентов Интерпола или ну их на фиг?

И все, включая Президента, вынесли вердикт:

— Ну их на фиг!



Бранко незаметно выбрался из-за стола. Его трясло от чувств, переполнявших старое партизанское сердце.

Старик впервые за свою жизнь почувствовал, что борьба, которой он отдал всю свою жизнь, была пустяком в сравнении с тем чувством примирения и всеобщей любви, что он испытал, выпив всего три чашки «фигни». «Зачем? Для чего?» — думал он в ужасе, сжимая в кармане сюртука ручку гранаты. Получалось, что жизнь прошла напрасно.

Бранко подошел к повозке, все так же стоявшей у эстрады. Ослик мирно щипал траву. Бранко распряг ослика и, взяв его под уздцы, отвел в сторонку, за эстраду, стараясь не привлекать внимания пирующих.

Там он привязал ослика, перекрестился третий раз в жизни и зачем-то перекрестил ослика. Затем Бранко вернулся к повозке и влез в нее. Здесь он еще раз перекрестился и вынул из кармана гранату.

За столом в это время чествовали Молочаева и целовались с ним.

Иван и Ольга, склонившись друг к другу, никого не слушали, а тихо говорили о своем будущем счастье в маленькой России, устроенной благодаря странной «фигне», растущей здесь, в Касальянке.

Бранко вырвал чеку гранаты и с размаху бросил ее на дно повозки.

Раздался страшной силы взрыв.

Сидящие за столом успели заметить, как над ними пролетают обломки повозки и нелепый старик в сюртуке, размахивающий руками и кричащий на лету слабеющим голосом:

— Прощаю всех!..


Санкт-Петербург—Стокгольм—Санкт-Петербург

1995-97

< Назад