12. Happy end
После распределения все затаились, изготовляя в тиши дипломные работы. Нужно было обработать материал, написать обзор литературы, начертить демонстрационные листы.
Я купил специальную папку и тщательно переписал в нее грузинский отчет, снабдив его литературным обзором. Оставшееся время я употребил на то, чтобы усовершенствовать метод и внести изменения в программу. В диплом это уже не вошло. Я рассчитал несколько режимов новым методом и передал результаты Николаю Егоровичу. Теперь я уже знал, что числовые параметры, которыми меня снабжал Чемогуров, не были им придуманы, а поступали с завода вакуумных приборов. Николай Егорович оказался хитрее всех. За грузинские деньги он получил кучу расчетных данных.
Потом я красиво начертил демонстрационные листы к защите. Я чертил себе и Крылову. У Славки, как у всякого гения, была неприязнь к оформительской работе.
Мы с Крыловым записались на защиту в один день. За неделю до защиты у нас началось предстартовое волнение. Это был последний приступ всем известной студенческой болезни «Ой, завалю!»
Традиция это, что ли? Я например, твердо знал, что только полная и внезапная немота на защите может помешать мне получить «отлично». Отзыв профессора был панегирическим. Рецензия содержала лишь одно замечание: на странице 67 рецензент обнаружил ошибку в слове «вакуум». Я написал его через три «у»: «вакууум». Так же обстояли дела у Крылова. И руководитель, и рецензент дружно рекомендовали его в аспирантуру.
И все равно мы тряслись, больше для порядка, придумывали самые дурацкие вопросы за членов комиссии и пытались на них ответить. Правда, некоторые из них действительно прозвучали на защите. Был у нас в комиссии один специалист по нестандартным вопросам, некто доцент Хомяков с соседней кафедры.
В день защиты мы со Славкой раньше всех пришли в аудиторию, где должна была заседать комиссия. Аудитория была обыкновенная, в ней у нас раньше проходили семинары по философии. Но вот появилась Зоя Давыдовна с красной скатертью и графином с водой. Она накрыла стол и поставила графин. Аудитория сразу преобразилась. Я развесил свои листы, взял в руки указку и принялся нервно ходить перед столом, повторяя в уме первую фразу: «Дипломная работа посвящена...» И так далее.
Скоро пришли члены комиссии. Председателем был главный инженер того завода, где я выступал с докладом. Это был плюс. В комиссию входили также Юрий Тимофеевич, Мих-Мих, доцент Хомяков и другие. Все они расположились за столом. Позади уселись зрители, среди которых были Чемогуров, Николай Егорович, какой-то высокий тип, который мне сразу не понравился, и кое-кто из нашей группы.
Зоя Давыдовна встала и прочитала все обо мне. Кто я такой и как учился в институте. Председатель положил перед собой часы и сказал:
— Вам дается пятнадцать минут.
Я начал говорить. Пятнадцать минут пролетели как один миг. Я мог бы рассказывать еще и еще, но председатель сказал:
— У вас осталась одна минута.
Я быстренько закруглился. Потом задал вопрос Мих-Мих. Этот вопрос он мне уже задавал однажды в нашей комнате. Я ответил на него так же, как тогда. Мих-Мих удовлетворенно кивнул. Доцент Хомяков прищурился, вглядываясь в формулы на листе, и сказал:
— Вот там у вас под интегралом синус... Каков период синуса?
— Два пи, — коротко сказал я.
— Так-с, — сказал доцент, и я понял, что это только разминка. Как в клубе веселых и находчивых. — А напишите-ка мне формулу закона Ома... А то, знаете ли, у нас некоторые выпускники интегральные уравнения применяют, а закона Ома, да-да...
Я нарисовал формулу закона Ома.
— Чудесно! — сказал Хомяков. — А чему равен заряд электрона?
Я ужасно разозлился и сказал:
— Это можно узнать в справочнике по элементарной физике.
Хомякову ответ не понравился. Он обвел взглядом комиссию и продолжал:
— Вот вы произвели расчеты тепловых процессов при сварке лазером. Что вы можете сказать о происхождении слова «лазер»?
Я совсем рассвирепел и сказал чрезвычайно вежливо:
— Это слово английского происхождения. Так же, как слова «мазер», «фазер» и «бразер». Ду ю андерстенд?
Дальше я продолжал на вполне сносном английском. Я объяснил Хомякову, что слово «лазер» является аббревиатурой и составлено из первых букв нескольких английских слов, объясняющих принцип действия этого прибора. Этой наглой выходкой я убил доцента. По-моему, он ничего не понял из моей речи. Я видел, как в заднем ряду корчится от смеха Чемогуров. Да и члены комиссии едва сдерживались.
— Есть ли еще вопросы? — спросил председатель.
— Разрешите мне? — спросил высокий тип из зрителей.
И он вдруг принялся ругать мою работу, потому что я, на его взгляд, применил неверный метод и некорректно расправился с «бесконечно подлым змеем». Я растерялся. Этого я не ожидал. Я никак не мог понять, что плохого я сделал этому человеку. Зачем он не поленился прийти на мою защиту и хочет меня закопать?
Я что-то неубедительно промямлил в ответ. Но тут встал Николай Егорович и тоже попросил разрешения выступить. Он сказал:
— В дипломной работе не ставилась задача экспериментальной проверки расчетов. Могу сказать, что мы провели ее на заводе. Совпадение экспериментов с расчетными данными значительно выше, чем в случае методов, применявшихся ранее. Результаты изложены в нашей общей с дипломантом статье...
Он вынул из кармана какие-то брошюрки и передал их в комиссию. Я разглядел, что это отдельные оттиски статьи из научного журнала. Над статьей стояли две фамилии: моя и Николая Егоровича.
Это был козырной туз. Мой недоброжелатель сник. Меня спросили, не хочу ли я что-нибудь сказать в заключение? Я знал, что в заключение нужно благодарить. Чем теплее, тем лучше. И я сказал:
— Спасибо всем преподавателям, которые многому меня научили. Спасибо моему руководителю Юрию Тимофеевичу, который доверял мне. Спасибо Евгению Васильевичу Чемогурову, который всегда был рядом.
За дверью меня ждала жена с букетом. Я почувствовал себя примой-балериной. Мы наскоро расцеловались и стали развешивать листы Славки Крылова.
Крылов защищался блестяще и вдохновенно. В конце вся комиссия уговаривала его остаться в аспирантуре. Но Славка был непреклонен. Он произносил только одно слово: Кутырьма.
А потом мы все сидели в нашей комнате под шифром 4-67 и пили две бутылки шампанского — Славкину и мою. Были Чемогуров с Николаем Егоровичем, была моя жена, был Мих-Мих. Чемогуров смазал пробки шампанского чернилами и выстрелил ими в потолок. На потолке остались два чернильных пятнышка. Тут только я заметил, что они не одиноки на потолке. Там уже было несколько.
— За седьмого и восьмого дипломантов из нашей комнаты! — сказал Чемогуров. — А вон там, видите, наши с Михал Михалычем отметины...
И мы выпили шампанского. Потом долго обсуждали защиту. Мою английскую речь, Славкину работу, которую все называли «почти диссертацией», и выступление долговязого недоброжелателя. Оказалось, что это самый настоящий научный противник. Он занимался теми же расчетами, только другим методом. Я встал ему поперек пути, не зная этого.
— Наука — жестокая вещь, — сказал Мих-Мих.
— Ну, ребятки, теперь вы инженеры! — сказал Чемогуров, — я в этом почти не сомневаюсь. А кто знает, что такое инженер?
— Я знаю, — робко сказала моя жена.
— Вы? — удивился Чемогуров.
— Мне дочка объяснила, ей три года... Так вот, инженер — это глагол такой. Она где-то узнала про спряжение глаголов и спрягает сейчас все подряд. Очень смешно! Я птица, ты птица, она птица, они птицы... Я ей сказала, что наш папа скоро будет инженером. И она стала спрягать: я инженер, ты инженер, он инженер... Я говорю — неправильно, а она говорит — почему? Ведь складно получается.
— А что? — серьезно сказал Чемогуров. — Она совершенно права. Глагол обозначает действие. А что главное в инженере?.. Тоже действие!
И мы выпили за новый глагол «инженер». Все мы были инженерами, кроме моей жены, которая еще училась на инженера. Поэтому, чокаясь, мы с удовольствием спрягали этот глагол и повторяли, как стихи:
Я — инженер,
Ты — инженер,
Он — инженер,
Мы — инженеры!
<Назад | Вперед>
