Александр Житинский "Голоса (11)
"

11. Знакомые голоса. Оплата труда сдельная! Еще о поле сознания. Несостоявшееся убиение курицы

Ночь прошла, наступило утро. Митя и Аня, намаявшись накануне, спали крепким сном, когда по деревне прошло сонное и молчаливое стадо, за которым плелся пастух, волоча кнут по земле. Стадо тихо вошло в лес, как вода в песок. В лесу, за Улемой, птицы пели утреннюю песню, а рыбы в реке выпрыгивали из воды, мелькая выгнутой серебристой спиною. Поднявшееся солнце не спеша высушивало туман и росу на траве. Пропел петух.

Катя и Малыш, проснувшись, переглянулись в постелях и, увидев, что родители еще спят, тихонько босиком вышли на крыльцо. Солнце било из-за леса прямыми чистыми лучами, и дети стояли на крыльце, с удовольствием подставляя теплому свету плечи. Под крыльцом гарцевали котята, наскакивая друга на друга, пригибаясь, потом выпрямляясь на задних лапах, а передними поглаживая воздух. Кошка сидела тут же, поглядывая на котят прищуренными зоркими глазами.

Катя поставила в рядок четыре пустые консервные банки и налила в них из кринки молоко. Котята и кошка прилипли каждый к своей баночке. Короткие и острые хвосты котят замерли вертикально, только кончики описывали плавные одинаковые колечки. Кошка лакала молоко более равнодушно.

Дети тоже пили молоко, сидя на крыльце.

— Давай дадим им мяса, — предложил Малыш.

— Они еще маленькие для мяса, — ответила Катя.

— Давай дадим тушенку.

— Мама будет ругаться.

— Она не заметит.

— Ну ладно. Принеси банку.

Малыш полез под лавку в темных сенях, где в прохладном месте хранились продукты, и принес оттуда начатую банку тушенки.

— Смотри, едят! — обрадованно сказал он, разбрасывая по земле кусочки мяса.

— Дай мне! — потребовала Катя.

Вместе с котятами они быстро прикончили банку. Потом, взяв на руки по котенку, они уселись на скамейке под окном и занялись мирной беседой, поглаживая урчащих котят по тугим вздувшимся брюшкам.

Митя в это время досматривал сон, в котором он плыл куда-то на маленьком плоту, держа в руках длинный шест. Он не отталкивался этим шестом, а действовал им как веслом. Шест почти без сопротивления разрезал воду, и плот продвигался медленно. Митя положил шест поперек плота и опустился на колени. Вглядевшись в воду, он обнаружил, что она состоит из мельчайших искрящихся частичек, между которыми были пустые промежутки. Тут же откуда-то, как это часто бывает во сне, пришла уверенность, что плывет он вовсе не по воде, а по времени. Наконец-то Митя его увидел! Время оказалось красивым и уходило в глубину, сливаясь в светящуюся массу. Оттуда, из толщи времени, стали доноситься голоса, показавшиеся Мите знакомыми. Он начал постепенно узнавать их, оставалось сделать небольшое усилие, чтобы окончательно установить, кому они принадлежат. Митя напрягся, вслушиваясь, и услышал следующее:

— Милые! Бедные! Мне так их жалко.

— Почему?

— Просто жалко, и все... Они ничего не знают.

— А они умеют думать?

— Нет... Они просто живут, живут, а потом умирают. Наверное, им очень страшно.

— А почему они такие веселые?

— Поели — и веселые.

— А они считать умеют?

— Наверное, умеют до двух или до трех. Им больше не надо.

— А я умею до десяти!

— Не ври, не умеешь!

Митя открыл глаза и сообразил, что под окном разговаривают Катя и Малыш. Еще с минуту он прислушивался к их нехитрому спору, пока не определил, что речь идет о котятах. Мите сделалось весело, он вскочил с кровати и выглянул в окно.

— Бедные, бедные! — сказал он. — Мне так вас жалко. Вы ничего не знаете. Котята умеют считать, умеют говорить, петь и думать, умеют смеяться, грустить, жалеть и надеяться на лучшее будущее. Особенно они умеют надеяться на лучшее будущее.

— А подслушивать они не умеют, папочка? — спросила Катя.

— Катька, ты становишься язвительной и остроумной, как твоя мама, — ответил Митя, за что получил легкий удар по шее от Ани. Она уже стояла сзади и смотрела через Митино плечо на детей.

Митя прошелся босиком по горнице и включил репродуктор. Изба огласилась музыкой. Однако музыка вскоре прервалась, и какой-то мужской и совершенно не радиовещательный голос произнес:

— Внимание! Правление колхоза просит отдыхающих оказать помощь по уборке льна. Оплата труда сдельная. Об условиях работы можно справиться у бригадира товарищ Меньшовой.

— Ура! — завопил Митя, который с момента пробуждения испытывал подъем духа. — Все на уборку! Оплата труда сдельная!

Снова заиграла музыка. Митя, действуя ритмично и споро, заправлял кровати.

— А что? — задумчиво сказала Аня. — Может, поработаем?

— Ты серьезно? — спросил Митя.

— Вполне. Тебе надо порастрясти свое пузо.

— Вот это ты называешь пузом?! — закричал Митя, подступая к жене и ударяя себя кулаком по голому животу.

И все же после завтрака вся семья Богиновых вышла на уборку льна. Сначала они нашли бригадиршу, которая заявила им, что они могут брать любой участок на любом поле и «щипать, пока не надоест».

— А как это делается? — спросил Митя.

— Да спросите кого из местных... Покажут.

После этого Богиновы маршем отправились в Кайлы к тому самому полю, которое ночью вызвало у Мити возвышенные мысли и привело его к новым открытиям. Дети были настроены серьезно и ответственно. Они только что получили легкий нагоняй от Ани за скормленную котятам тушенку. Митя шел впереди и распевал во все горло марш «Прощание славянки». Таким образом он надеялся отвлечь себя от мысли, что появление их семьи на поле вызовет улыбки местных жителей.

Люся Павлова встретила их немного подобострастно после вчерашних событий, в особенности Аню. Услыхав о намерении Богиновых поработать, она не удивилась, но восприняла это известие с уважительным непониманием. «Значит, так надо, и в этом есть какой-то смысл, недоступный мне», — так примерно расшифровал Митя выражение Люськиного лица. Она тут же показала нехитрую технологию уборки, которая заключалась в выдергивании пучков льна из земли, связывании их в небольшие снопики и установке снопиков в пирамиды. Митя разметил участок в десять соток, и семья принялась за работу. Люська умильно глядела на работающих детей.

— Люсь, курицу сегодня возьмем, ладно? — сказала Аня. — Тушенка у нас кончилась.

Катя и Малыш понимающе переглянулись.

— Берите, не жалко. Я сейчас ее поймаю.

— Да мы ее не сейчас возьмем, а когда уходить будем.

— Так я ее в корзину посажу. Здесь, в сенях, — сказала Люська.

И она бросилась ловить курицу. Несколько минут в огороде слышались крики, а потом Люська проследовала в сени с черной курицей, которую она несла за вывернутые крылья. В сенях раздалось истерическое кудахтанье, потом все смолкло.

Митя методично щипал лен и складывал его небольшими порциями ровно на один сноп. Аня занималась тем же, причем так получилось, что они взяли по равной полоске и между ними уже шло незаметное соревнование. Дети шли следом, вязали снопы, пользуясь жгутами из тех же самых льняных стеблей, и расставляли их в пирамиды. Митя втянулся в работу и уже мог не думать о ней, а освободить голову для других, более интересных мыслей.

Митя думал о том, что здесь, в деревне, понимание, о котором он ночью говорил с Аней, заметно увеличилось в его душе. Он заметил, что всеобщая связь предметов и явлений, познать которую он стремился, стала обнаруживаться его чувствами непосредственно, минуя мышление. Только что упорядочив структуру материи и сведя ее ко времени, Митя вдруг обнаружил рядом с нею не менее величественную структуру, которую он окрестил полем сознания. Но назвать предмет — это еще не значит разобраться в его свойствах.

Митя вырывал из земли сухие пучки льна. С бледных корешков осыпались комочки материи. Все, что окружало Митю, да и он сам, было полем времени, принимающим разнообразные формы. Но мысль его, связанная, разумеется, с материей, работала все же независимо, воплощая одно из проявлений поля сознания. И Митя знал: рядом с ней, в том же пространстве, существуют мысли Ани, детей, Люси Павловой, существуют мельчайшие страсти, желания и надежды всех тварей природы — муравьев, жуков, птиц, коров. Митя чувствовал единство и неразрывность этого великого поля, не умея пока выразить связи не только что формулами, но даже словесно.

Тут опять всплыло беспокойство, которое мелькнуло и спряталось вчера при подходе к Кайлам. Теперь оно вынырнуло на поверхность в виде простой и обескураживающей мысли.

То, что казалось Мите венцом его поисков, было лишь половинкой целого. Единая теория поля, к которой он стремился, на самом деле должна была включать обе половины — и материю, и сознание. Только тогда можно получить действительно стройную картину мира. А он-то думал, что, сведя все ко времени, он в основном завершил работу, оставив себе только детальные выкладки и уточнение предложенных им законов. Другая половина разверзлась перед ним, точно бездна, одновременно пугая и маня его. Митя почувствовал себя совершенно беспомощным. Ведь ничего другого, кроме поля сознания, он не мог себе предложить в качестве инструмента для исследования того же поля. Более того, по мере углубления в его свойства поле сознания автоматически усложнялось за счет Митиных мыслей. Получалось нечто вроде бездонной бочки.

Между тем, пока Митя унесся по волнам своего поля сознания, Аня заметно опередила его на льняном поле. Митя заметил это и удивился. Ему казалось, что он работал с лучшим эффектом. Общая площадь убранного льна оказалась совсем небольшой. Громадное поле, покачивающее верхушками стеблей, вызывало примерно такие же безнадежные мысли, что были минуту назад по поводу другого поля.

И все же маленький клочок был обработан. Он вселял надежду.

— Все, хватит! — объявила Аня, выпрямляясь и утирая пот со лба. — Пошли обедать. Митя, тащи курицу!

Уходя с поля, Митя оглянулся. На расчищенном ото льна месте аккуратными рядами стояли пирамидки снопов. «Упорядоченная часть поля сознания»,— усмехнулся про себя Митя и пошел за курицей.

В сенях стояла большая корзина без ручки. Из нее торчали прутья. Корзина была старая. Сверху на ней лежала ветхая, вся в дырах холстина, перепачканная к тому же куриным пометом. Митя взялся двумя пальцами за уголок холстины и отогнул край. В корзине он увидел притихшую и жалкую курицу. Она неподвижно смотрела прямо перед собой, в стенку корзины. Митя протянул к ней руку, и курица сразу же захлопала крыльями, отчаянно кудахча. Митя поспешно отдернул руку и опустил край холстины.

Подумав несколько секунд, он внезапно обрушил всю холстину на курицу и, ощущая сквозь ткань ее теплое тело, принялся заворачивать. Курица не сопротивлялась.

Он вынес сверток во двор и пошел по тропинке, догоняя ушедших вперед Аню и детей. Поравнявшись с ними, он показал добычу.

— Мы ее зарежем, мам? — спросила Катя.

— Придется, — ответила Аня.

— Ой, не надо! Мамочка, мне жалко! — со слезами в голосе запричитала Катя.

— Она же живая! — удивленно сказал Малыш.

— А кто будет ее... Это... — осторожно спросил Митя.

— Ты, — сердито сказала Аня и добавила: — Интеллигент несчастный! Небось в магазине покупаешь и ешь за милую душу.

На этом разговор прервался, и они доставили курицу в Коржино молча. Там Митя занес ее в сарай и оставил как есть, в тряпке. После этого он принялся настраиваться на убиение курицы, браня себя последними словами. В самом деле, что за мягкотелость такая? Уж тогда надобно быть последовательным, принимать вегетарианство и так далее, чтобы с полным основанием отказаться от этой процедуры. И вовсе не жалость к курице останавливала Митю, а недавние его размышления относительно всеобщности сознания живого.

Ему вспомнились неподвижные глаза курицы, когда она там, в темной корзине, ожидала удара судьбы. Опять же глупо! Митя понимал, что он просто-напросто переносит свои чувства на курицу, как бы ставя себя на ее место — себя, с гибким и развитым умом, способным на предчувствия и предугадывания, с быстрым воображением, умеющим нарисовать в деталях картину гибели и ужаснуться, с памятью, наконец, хранящей такое богатство впечатлений, образов, знаний, что страшно становится при мысли о мгновенном и безвозвратном ее исчезновении. Но ничего этого нет у курицы.

И тем не менее, рассуждал Митя, что-то свое у нее есть, — иначе почему так тревожно и покорно ожидала она своей участи?

Неужели природа, предоставив человеку столько интеллектуальных возможностей бояться смерти, обделила этим курицу, породив на свет равнодушное к страданиям и гибели существо?

Вряд ли это так.

Значит, эта жалкая и глупая курица тем не менее участвовала каким-то образом в формировании общего поля сознания, а Митя, поставивший себе задачей изучить это поле, сейчас как раз и собирался при помощи топора вырвать из него маленькое, но важное звено.

С другой стороны, нужно было кормить детей.

Это было невыносимое противоречие.

Митя попытался схитрить. Зайдя за крыльцо, он нашел перед воротами, ведущими в хлев, Витьку, который стоял на коленях перед своим полуразобранным мотороллером. Витька протирал тряпочкой грязную свечу. Выражение лица его при этом было умиленным.

Митя подошел к Витьке и несколько секунд с деланным интересом наблюдал за его работой. Витька гордо вставил свечу на место. Потом он взял другую деталь, назначение которой Митя определить не смог, и занялся тем же.

— Много грязи... — сказал Митя.

— Дороги-то вон какие, — солидно подтвердил Витька.

— Почту возил сегодня? — спросил зачем-то Митя.

— Не... Мамка скоро приедет, возьмет.

— Ты курицу умеешь резать? — неожиданно спросил Митя.

Витька оторвался от детали и взглянул на Митю.

— Могу...

— Там, в сарае, курица завернута. Отруби ей, пожалуйста, голову. Я никогда этим не занимался, — сухо сказал Митя, чувствуя непереносимый стыд. Это было еще хуже того, если бы он сам умертвил курицу.

Витька понимающе ухмыльнулся, что еще более раздосадовало Митю. Однако он, не вступая в дальнейшие разговоры, круто повернулся и зашагал в избу. Там он сел на диван с безучастным видом. Аня, хлопотавшая у печки, взглянула на него со страхом.

— Что? Уже? — выговорила она.

— Я Витьку попросил, — буркнул Митя.

— Да ну ее к черту! — в сердцах сказала Аня. — Связались с этой курицей. Бегала бы себе. Пойди скажи, что не надо...

— Иди сама,— сказал Митя.

В это время в избу вошел Витька. В руках он держал тряпку, в которой была принесена курица.

— А где курица-то? — спросил он.

— Что, нету? — в один голос воскликнули Митя и Аня.

— Нету... Тряпка только.

Аня молча выбежала из избы и через минуту привела в горницу детей. Вид у них был виновато-торжествующий. Катя и Малыш вытянулись посреди горницы и дружно уставились в пол.

— Ну, альтруисты, спасатели куриные, — грозно сказала Аня. — Признавайтесь!

— А что, мамочка, нам ее жалко стало! Что нельзя, да? — запальчиво сказала Катя.

— Знаете, как она побежала! — добавил Малыш.

— Куда же вы ее дели?

— Мы ее соседям в курятник бросили. У них много черных кур, они не заметят, — сказала Катя.

— Я пойду поймаю, — оживился Витька.

Митя с Аней засмеялись счастливым смехом. Пускай кто хочет отрубает головы курицам! Оба обрадовались, что им так здорово удалось этого избежать. Дети тоже заулыбались, поняв, что им не грозит взбучка.

— Вить, не надо ее ловить. Пусть живет! — сквозь смех сказала Аня.

Витька пожал плечами и ушел.

— За этот подвиг на обед вам будет только картошка, — объявила Аня.

— Картошка без курицы вкуснее, чем с курицей, — изрек Малыш.

— Спасенная курица — тоже пища, только духовная! — сказал Митя, важно подняв палец.

< Назад | Далее >