Александр Житинский "Государь всея сети (4)
"

donnickoff
12 июня 20... года
Денек выдался на славу — солнечно и тепло.

С утра я раскрыл двери на просторную веранду второго этажа. Поставил там стол и стулья из белого пластика. На стол водрузил три бутылки «Paulaner», закуску к пиву. Перенес лэптоп с сетевым шнуром, подключенным к большому компьютеру, настроил Интернет.

К спинке одного из стульев привязал доставленный Сережей красный шарик. Он спокойно висит в воздухе, безветренно.

Нашел сайт с веб­камерой, которая показывает Москву­реку и Замоскворечье. Интересно посмотреть, что будет в три часа дня.

Пока всё спокойно. Прошли жириновцы с флагами и транспарантами. Я открыл первую бутылку.

До акции сорок пять минут.


donnickoff
12 июня 20... года
Суперски! — как говорит Зизи.

Сидел на веранде, смотрел на часы и картинку на десктопе с московской веб­камеры.

В пятнадцать ноль­ноль по сигналу радио отпустил свой воздушный шарик.

И увидел, как в Москве, в Замоскворечье, всплывают в весеннее небо сотни — нет, тысячи! — разноцветных шаров. Разом, все как один. Ковер в небе из разноцветных шариков. Это было так красиво, что я чуть не прослезился. Ком в горле, ей­богу!
Я повернул голову и увидел, что в пятидесяти метрах от меня, над дачей адмирала М., тоже взлетает в небо шарик, но голубой.

— Елки­моталки! — воскликнул я забытое с детства. И крикнул во всю глотку: — Ура!

Из окна дачи адмирала высунулась голова сторожа, которого я иногда вижу мельком из своего окна. Это мужик средних лет с усами, я думаю, что какой­нибудь сверхсрочник.

Он помахал мне рукой. Вассал.

Знал бы он, что машет рукой самому Верховному!



donnickoff
13 июня 20... года
«Поющие вместе».

«Летящие вместе».

«Надутые вместе».

Журналисты всех СМИ упражняются в остроумии, но никто ничего не знает, кроме того, что участники флешмоба получают инструкции по электронной почте от какого­то Центра, но через разные адреса. Каждый от своего «сюзера», и сюзеров этих до чёрта, что сильно запутывает картину.

Никто не может додуматься до пирамиды, ведь электронная рассылка из одного центра гораздо проще. Но она и ловится проще.

А могли бы вспомнить фильм «Тимур и его команда», из которого я и содрал схему оповещения тимуровцев. Помните все эти банки и склянки по чердакам, соединенные веревками?

donnickoff
13 июня 20... года
ЖЖ ликует. Показать всей России свою численность и организованность — это дорогого стоит. Сколько лет обсуждали в прессе: ЖЖ — это зло или добро? Пережевывали «превед» и «красавчег».

Вот вам и превед, и красавчег.

Красавчег — в данном случае я.



donnickoff
14 июня 20... года
Сегодня с утра взял подмышку бутылку Jameson и отправился к усатому соседу, выпустившему голубой шарик.

— Пришел знакомиться, — говорю.

— Заходи, гостем будешь..

Ну, мужик как мужик. В камуфляже. Лет около сорока.

Это я узнал в процессе разговора. Уселись в адмиральской гостиной, он сайру в банке открыл, хлеб поставил.

— Алексей меня зовут. По отчеству Данилыч, — говорю.

— А я Геннадий. По отчеству Петрович.

Два слова о себе сказал. Служил во флоте, потом спецназ, сейчас в охранном предприятии. Имеет 400 баксов в месяц и сторожит дачу адмирала. Всё путем.

Выпили.

— Ты понял, чего я пришел? Мы с тобой, вроде, в одной команде. Шарики выпускаем, — говорю.

— Шарики да. Насчет команды ещё разобраться надо, — говорит.

Выпили снова.

Разговор поначалу трудно пошел. Это вам не с девочками. Мужик понятие имеет.

— Откуда узнал про акцию? — спрашиваю.

— Откуда и ты, — говорит.

— Прислали Инструкцию?

— Ну, прислали — не прислали, какая разница? Узнал.

Молодец мужик. Наш кадр.

— А что думаешь про всё это?

— А зачем тебе? — говорит.

— Мне интересно. Вот я на Васильевском спуске был, пионерскую песню пел... Ты был?

— Был.

— А для чего всё это? — спрашиваю.

— Да так... Делать­то нечего народу.

Не раскалывается, короче, никак.

— А тебе зачем нужно, Гена?

Он виски разлил. Выпили. Задумался.

— А ты кто, вообще? — спрашивает.

Ну я ответил как есть. Живу на даче сына. Бывший ученый. Нигде не соврал, только про Систему и своё в ней участие не упомянул.

— А­а, значит, из этих... — он помрачнел.

— Из кого?

— Из богатеев.

— Я? Из богатеев? Смеёшься. У меня зарплата последняя пять тысяч двести, Гена. Рублей, не долларов. И квартира однокомнатная. И шиш в кармане. Из богатеев... — я обиделся.

— Ну, сын же... — Гена смутился.

— Сын сыном, а я сам по себе. Ты тоже вот у адмирала в прислуге.

Он помрачнел, налил себе и выпил.

И тут его прорвало.

— Адмирал человеком был! Я у него матросом начинал на подлодке, когда он ещё кап­два был! Потом в морской пехоте. А сейчас... Все хапают, и он хапает. И эти все! А мы... мы шарики пускаем...

Он был уже пьян. Я быстро ретировался, оставив ему недопитую бутылку.



donnickoff
16 июня 20... года
Но сегодня Гена пришел сам. С ответным визитом. Принес поллитра. Уселись мы на веранде и начали «за жизнь» толковать.

Разговор был долгим, а время сейчас позднее. Поэтому здесь даю резюме.

А резюме типичное. Геннадий Петрович Блинов, русский мужик сорока лет, оказался невостребованым новым временем, а точнее, не поспевшим к дележу пирога или к месту у кормушки. Пока он с автоматом в руках выполнял контртеррористические директивы, те, кто эти директивы давал, регистрировали предприятия, основывали банки, приватизировали всё, что можно и нельзя, и строили особняки.

Их тоже убивали, но реже, и за совсем другие дела и другие деньги.

Геннадий после флота, откуда он демобилизовался в начале девяностых, пошел в спецназ и прошел обе чеченские войны. Когда же уволился и оттуда, с его опытом и умением смог устроиться лишь охранником. И сейчас здоровый мужик в самом расцвете сил сидел на даче, попивал чай и водку, посматривал телевизор и размышлял о своей судьбе.

Другие бы за благо почли такую синекуру. Бывший командир, ныне адмирал, занимавший высокую должность в Генштабе, вынул его из магазина Gucci на Тверской, где Блинов стоял при входе, и поселил на своей даче. Там Геннадий, кроме охраны, выполнял роль садовника. Но все равно томился.

Томился он не отсутствием денег, ему вполне хватало, а отсутствием дела и наблюдаемой несправедливостью жизнеустройства.

— Ну, скажи, Петрович, зачем этим хмырям трехметровый забор и мраморный бассейн на участке? — он ткнул в сторону самого дорогого особняка — трехэтажного, из красного кирпича, с огромным участком в три гектара, огороженным высоким забором тоже из кипича. И это при том, что весь поселок был обнесен колючей проволокой и охранялся ментами.

Строительство внутри мраморного бассейна снаружи не просматривалось, но было хорошо известно со слов ментов, да и машины с материалом приходили в поселок регулярно, так же регулярно привозили и увозили на автобусе рабочих­гастарбайтеров.

— Красиво жить не запретишь, — сказал я.

— Почему это не запретишь? Всё можно запретить. И красиво жить тоже. Я бы запретил.

— Почему?

— Потому что нельзя на золоте жрать, когда народ голодает!

— Ну прямо и голодает...

— Я тебе матушкины письма покажу. Она с Вологодской области пишет. Пенсионеры голодают, если дети им не подсобляют. Я матери каждый месяц высылаю, а иначе и она бы побиралась... Ты в Москве не видел разве? У каждого бака мусорного по двое, по трое... Когда такое было? А рядом мрамор и стекло, роллс­ройсы и мерседесы, говном этим сраным набитые! Новыми русскими, бля! Не русские они, Данилыч. Кто угодно, но не русские!

— Да в том­то и дело, что тоже русские... — вздохнул я.

— Значит, не советские!

— Вот что не советские, это точно.

Представление о справедливости у Гены вполне советское — это чтобы всем было примерно поровну благ. И самое интересное, что я с этим представлением в целом согласен.

Тот, кто лучше и успешнее работает, должен иметь больше, но совсем не в сто раз, потому что ни один из органов его тела не потребляет в сто раз больше материальной и духовной энергии, чем у других. С материальной понятно и так, желудков, как у кашалота, у людей не бывает. С духовной несколько сложнее, там различие может быть и на порядок.

Справедливость по­советски заключалась не в том, чтобы «всё взять и поделить», как сказано у Булгакова, а в том, чтобы тунеядцы не получали больше тружеников. Посему такая неприязнь была к партийным работникам — их считали тунеядцами, иногда необоснованно, ибо более собачьей работы, чем у штатных инструкторов и всякого рода вторых и третьих секретарей, не было. Надо было врать всем — вышестоящим, нижестоящим и самому себе.

Поэтому и представление о переменах в обществе, неосознанные и осознанные общественные мечтания, связывались вовсе не со свободами — напрасно так думают либералы. Свободы были необходимы весьма тонкой прослойке интеллигенции. А народ вполне устраивала справедливость, которую мудрый царь мог дать и без свяких свобод.

Но дали свободу, а она породила такую несправедливость, о которой не слыхивали при Советах.

И не надо меня спрашивать, что и как надо было сделать. Я не знаю. Но не то, что сделали.

— Нас много таких, Данилыч, — сказал Блинов. — И мы ждем команды. Если этот Центр — не фуфло, он команду даст. Народ готов.

— Какую команду? Призывать к оружию?

— Зачем? В армии и в милиции тоже люди. И проблем у них не меньше. Если захотеть, эти вылетят из особняков без единого выстрела, — он мотнул головой в сторону коттеджей.

— У них прикормленная и вооружённая охрана, которой есть, что терять. Кровь будет, — сказал я.

— А хоть бы и кровь. Я что — крови не видел?


donnickoff
20 июня 20... года
Одно к одному.

Сегодня приезжала Анжела со своим приятелем Антоном. Тем самым, что привозил ее зимой на «девятке».

Меня припирают к стенке.

Анжела сразу всем видом показала, что прошлые отношения отодвинуты и забыты. Она выполняет для меня большую работу бесплатно и хотела бы рассчитывать на некоторое вознаграждение в виде помощи умирающей организации «Звонница».

— Все наши вошли в Систему, — сказала она. — Все они вассалы в моей пирамиде. С третьего по шестой уровень.

Она так и сказала «в моей пирамиде».

— Спасибо, это очень хорошо, — сказал я.

— Что хорошего? Они спрашивают, что делать? Флешмобы так флешмобы, но какие­то осмысленные. Результативные... Антон, скажи!

Молодой человек по имени Антон рассказал, что Фельдман затеял выставку «Россия как она есть», на которой собрал всю доступную мерзость: концептуалистов, любителей перформанса, экскрементщиков и гомосексуалистов. Шум вокруг большой, стригут купоны, а общественность не реагирует.

— А как она должна реагировать? — спросил я.

— Ну не знаю. Вы же затевали Систему и планировали акции, как мне объяснила Анжела.

— Вообще­то, я просил её об этом не распространяться, — я взглянул на неё строго. — И я же объявил о том, что не преследую идеологических целей...

— Антону можно доверять, — вставила Анжела.

— Ну, это ваши проблемы, — сказал он. — А мы хотели бы в обмен на поддержку ваших акций и чего­то для себя.

Они уехали, забрав, наконец, гранатомёт, к моему облегчению. Собственно, за ним они и приезжали. Интересно, где и когда он выстрелит?



donnickoff
21 июня 20... года
Меня охватывает странное чувство вины, когда я думаю о том, что с нами происходит. Этого чувства не было раньше. Виновные в делах прошлых времён были другие. Может быть, партия и Ленин со Сталиным, может быть те, кто кричали «ура!» или же те, кто по ночам ездил за ними на черных «воронках».

Я не был к этому причастен и даже жгучий стыд за страну, который я испытал юношей в августе 1968 года, когда наши танки вошли в Прагу, не был чувством вины. Это сделали они. И мне было стыдно за них.

А сейчас я чувствую именно вину, будто все обманутые надежды, все попранные идеалы, вся погубленная романтика равенства и братства народов рухнули именно при моем попустительстве. Поэтому так мерзко мне бывает сидеть перед горящим камином, попивать виски со льдом и смотреть по телевизору очередную программу журналистских расследований или криминальные хроники.

Очень много язв открылось кругом, и все они кровоточат и гноятся.

Я виновен не в том, что устроил эти порядки, и даже не в том, что им попустительствовал. Виновен я в том, что верил в возможность установления справедливости на этом пути. Когда шел на Пресню в августе 1991 года, когда голосовал за реформы Гайдара, когда участвовал в диспутах, утверждая, что конкуренция благотворна в науке.

Власть партии заменили властью денег, считая, что деньги являются единственным мерилом успеха, способностей и, в конечном итоге, устанавливают справедливое распределение благ. И это несмотря на то, что многие годы нас пугали страшным миром капитализма, где всё можно купить и продать. Эти страшилки казались столь же фальшивыми, сколь и знаменитое утверждение о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить прикоммунизме.
А напрасно. Этот идеологический гвоздь как раз был сделан из стали, а не из говна. На деле вышло ещё страшней, чем в мире чистогана: народ не был подготовлен, люди уже давно забыли, что такое деньги, ибо в СССР денег не было, как и секса. Те жалкие бумажки, которые население ежемесячно получало, чтобы прокормить себя до получения следующей порции, не были деньгами, а лишь обезличенными талонами на продукты. Впрочем, к ним нередко добавляли именные талоны на мясо, муку или хлеб.

На эти деньги нельзя было купить ничего лишнего. Про тот процент населения, который мог себе что­то позволить, я не говорю. Им можно пренебречь.

Иммунитет к деньгам был утерян. А это очень опасно. Бороться с болезнью алчности было нечем. И она погубила всех.

Оказалось, что насытиться можно пищей, зрелищами, водкой, женщинами, путешествиями, шмотками — но не деньгами. Даже когда купить на них уже ничего не нужно, ибо имелось всё — от швейцарских часов до теплоходов — страсть к их накоплению не ослабевала. «Деньги должны делать деньги!» — этот закон продолжал работать.

Советский человек умер, не выдержав удара денежным мешком, и на его месте возник «новый русский» — с деньгами или без, он все равно был «новым русским», потому что деньги определяли его кругозор и поведение, даже если он был беден, как церковная мышь.

Не осталось почти никого, кто мог бы не думать о деньгах и не поклоняться им. И в этом тоже причина моей вины, ибо я такой же, как все. Единственным оправданием может служить то, что я не нахапал денег, когда это можно было сделать, но и это оправдание звучит как обвинение или насмешка: не сумел стать богатым, лузер? ну и поделом тебе!

И самое печальное, когда деньги управляют наукой и искусством. Потому что истина и красота не могут иметь рыночную стоимость.

Поэтому дельцы от науки и искусства мне особенно неприятны. Ибо они делают деньги на фальсификации истины и красоты. Вот почему сейчас так расцвели паранауки, всяческие суеверия и прорицания, вот почему шарлатаны от искусства имеют бешеные бабки.

Понесло меня... А всё потому, что в кармане шиш и сижу на чужих, хотя и родственных, харчах.



donnickoff
23 июня 20... года
Вчера случилось неожиданное.

Ко мне опять пришел знакомый румяный мент. Я думал, снова предложит девиц, но он, откозыряв, уведомил, что меня приглашают в тот самый особняк со строящимся мраморным бассейном, о котором я уже упоминал. В подтверждение вручил пригласительный билет в конверте, где было написано:

«Уважаемый Алексей Данилович!

Приглашаю Вас на чаепитие в наше скромное жилище во вторник в пять часов для небольшого делового разговора.

Уважающая Вас,

Полина Демидова».

— Это ещё зачем? — спросил я.

— Не могу знать-­с, — ответил мент с интонациями полового в трактире.

Впрочем, он охотно рассказал, что знал. Полина Демидова была вдовой убитого в прошлом году олигарха Юрия Демидова. Его расстреляли в «мерседесе» вместе с охраной на перекрестке средь бела дня. Его вдова с сыном и прислугой безвыездно обитают в коттедже. С ними живет ещё какая­то родственница, типа приживалки, не считая прислуги.

— У них все привозное, — сказал мент. — Продукты, техника, преподаватели для сына. Прислуги семь человек: гувернер, садовник, повар, ключница, уборщица, два водителя. Плюс собственная охрана — две сменные команды, неделя через неделю.

— А чем он занимался — тот, которого убили? — спросил я.

— Не могу знать­с, — повторил мент. — Бизнес. Финансы.

— Финансы поют романсы, — сказал я, вертя в руках приглашение.


donnickoff
25 июня 20... года
Я пошел на эту встречу. Любопытство сильнее осторожности. Меня брала досада, что я так легко вычисляем — с фамилией, именем и отчеством. И, вероятно, со всею подноготной.

Участок был окружен трёхметровым глухим забором из серого камня. По верху забора шли три ряда проволоки. Наличие керамических изоляторов на опорах свидетельствовало о том, что провода под напряжением.

В проходной с меня потребовали документы охранники в черной униформе. Записали в журнал. Позвонили кому­то: «Встречайте». Один из них повел меня к особняку хозяев, следуя на два шага сзади и сбоку.

Мы шли по выложенной плиткой дорожке к чуду архитектуры и дизайна, возвышавшемуся на три этажа метрах в ста от проходной. Я оглядывал участок: всюду была красота, отовсюду разило богатством. Садовые скульптуры, фонтаны, зеленые беседки, вдали теннисный корт и здание бассейна с огромными голубыми окнами...

Подошли к особняку. Мрамор, никель, стекло. Сбоку была пристроена церквушка с куполом, увенчанным крестом. Дверь открыл швейцар в ливрее, поклонился, назвал по имени-отчеству. Тоска меня стала снедать, как говорили в старину. Не умею я соответствовать стилю жизни со швейцарами в ливреях.

Охранник меня сдал и ушёл. А швейцар предложил раздеться, принял куртку, повесил на вешалку, позвонил по телефону, висевшему тут же на стене — естественно, с дизайном под старину.

— Алексей Данилович прибыли­с...

Голос как у дьякона — густой, с церковно­славянским налётом.

Сверху по лестнице уже спускался молодой человек приятного вида, излучавший улыбку. Как выяснилось позже, это был гувернёр, одновременно исполнявший роль дворецкого, что ли. Звали его Пантелеймон. Скорее всего, это был местный псевдоним. Я уже понимал, что хозяевам башку снесло на девятнадцатом веке, дворянском быте и прочей тургеневщине.

Он провел меня наверх к госпоже Демидовой.

Чтобы сэкономить время, я сразу отсылаю к Толстому — там, где он описывает, скажем, быт в усадьбе Болконских или в любой классический русский роман того периода. Чего изволите и кушать подано.

Полина Демидова оказалась сравнительно молодой женщиной, не больше сорока, всячески подчеркивающей в облике и наряде то, что принято называть классической русской женской красотой: открытый лоб, матовая кожа, сложная прическа из длинных русых волос. На ней было широкое домашнее платье, слава Богу, без кринолина.

Мы уселись за столик, который хочется назвать ломберным за его кривые ножки и малость размера, но, вероятно, он называется иначе. Полина принялась объяснять мне цель приглашения.

— Вы, вероятно, удивлены, Алексей Данилович? Я просто привыкла наводить справки о всех новых соседях и выяснила, что вы — физик. Это так?

Я изобразил смущённую улыбку, долженствующую показать, что какой я там физик — так, просто вышел покурить.

— Помилуйте... — произнес я нужное в данном контексте слово.

Слово это понравилось, я почувствовал. Демидова взяла со столика веер слоновой кости и принялась задумчиво его перебирать.

— Вы доктор наук... — напомнила она мне.

Я слегка развел руками. Что поделать, доктор. Утвержден ВАКом.

— Неисповедимы пути... — сказал я и снова попал в цель.

— У меня есть сын. Точнее, он мне пасынок, по возрасту я не могла бы иметь такого взрослого сына. Ему семнадцать...

Ну, в общем, вполне могла бы. Но допустим.

— Мы готовим его в Гарвард... То есть, я готовлю. Такова была воля его отца. К нему приезжают преподаватели. И сейчас нам не хватает репетитора по физике. Не могли бы вы согласиться, вам это будет удобно, вы рядом...

Вот уж не ожидал я трудоустроиться в этом месте!

— ...о гонораре не беспокойтесь, он втрое превосходит самые высокие расценки, — закончила она, избавляя меня от необходимости упоминать о столь щекотливом вопросе.

— Что ж, извольте... Сочту за честь...

— Вот и прекрасно. Пантелеймон! — слегка повысив голос, позвала Полина.

В дверях возник Пантелеймон.

— Распорядитесь, голубчик, чтобы подали чаю. И позовите всех...

Мы перешли из гостиной в столовую, где стоял огромный овальный стол, покрытый белоснежной скатертью. Полина жестом указала, куда мне садиться, и тут в столовую вошли юноша и увядающая женщина, «чахоточная дева» по Пушкину, только значительно старше. Возможно, она была моей ровесницей, но скрывала это под слоем румян.

Это, как вы понимаете, был сын покойного хозяина Кирилл и дальняя родственница госпожа Глазычева Наина Георгиевна.

Юноша был красив, статен, хорошо физически развит, с дерзким, несколько вызывающим взглядом серых глаз. Волосы длинные, почти до плеч, хорошо ухоженные. Он был в потертых джинсах той степени потертости, что выдавала дорогую фирму, и в белой рубахе. Имя Чайльд Гарольд к нему бы подошло, а также ещё целая череда романтических литературных героев.

Мы пожали друг другу руки с коротким кивком.

Чаепитие началось.

Собственно, ничего особо интересного более не произошло. Обстановка была церемонной, мне пришлось полностью исчерпать запас вежливо­аристократических оборотов речи, если это были именно они, в чем я сомневаюсь.

Юноша явно скучал. Зато Полина была в ударе. Она затеяла разговор об Акунине, которого я не читал и едва выворачивался, поддакивая, потому как обнаружить невежество было невозможно. В сущности, надо было встать и откланяться, зачем ломать эту комедию. Но мне было любопытно — куда ведет этот новый поворот моей порядком изломанной биографии.

Роль Наины была ясна. Она оттеняла великолепие быта несколько анемичными, стертыми от долгого употребления восторгами.

Когда прощались с Кириллом, который по приказу Полины проводил меня вниз к двери, где уже ждал охранник, он сказал мне вдруг:

— Вы же Акунина не читали.

— Не читал, — признался я.

— А зачем врать?

— Я привык соответствовать ситуации. Когда она лжива, я тоже лгу.

Ответ ему, судя по глазам, понравился.


donnickoff
28 июня 20... года
ИНСТРУКЦИЯ № 4

Участникам Системы из Москвы.

Локальная московская акция начнётся по специальному сигналу оповещения, после которого НЕМЕДЛЕННО надлежит выполнить эту Инструкцию.

А именно: одеться бомжом — в грязные, поношенные рваные одежды и обувь — захватить с собою любую рухлядь и мусор, либо добыть их из мусорного бака, и явиться таким образом на место дислокации, которое будет указано в спецсигнале.

Там следует составлять композиции (инсталляции) из принесенной рухляди и водить вокруг хороводы (перфомансы).

Ждите спецсигнала!

ЦЕНТР



donnickoff
28 июня 20... года
Всю эту затею со спецсигналом пришлось придумать потому, что до меня все чаще доходили слухи о готовящемся противодействии милиции и упреждающих мероприятиях.

Говорить заранее о месте и времени было нельзя, потому что наверняка это место в нужный час будет блокировано. А мне нужно было строго определённое место.



donnickoff
30 июня 20... года
ИНСТРУКЦИЯ № 5.

Спецсигнал.

Выдвигаться немедленно ко входу в Выставочный зал Союза художников у Крымского моста. Снабдить инсталляции рукописными плакатами «Неизвестная Россия».

ЦЕНТР



donnickoff
1 июля 20... года
Послав спецсигнал, я оделся в старые кирзовые сапоги, галифе и толстый, рваный местами свитер. На голову надел облезлую барашковую шапку, найденную на чердаке. Все эти вещи принадлежали бывшему сторожу, который был разжалован ещё прошлой зимой.

Рухлядь для инсталляции я решил найти где­нибудь по пути.

Затем я сел за руль «форда» и выехал с участка. У ворот своего коттеджа меня поджидал Гена Блинов. По его виду я понял, что он никуда не собирается.

— Решил ехать, Данилыч? — спросил он. — А я пас. Ну его на хер. Какие­то непонятные приказы у этого Центра. Вот что ты там будешь делать?

— Песни петь и оттягиваться, — сказал я.

— Пе­есни... — протянул он. — Ну, расскажешь. Успеха.

Я доехал до Садового кольца и припарковался неподалеку от выставочного зала, в одном из переулков. Заглянул в ближайший двор в поисках мусорного бака. Мне повезло, бак нашелся быстро и был полон всяческого хлама. Видно, где­то рядом делали ремонт, поэтому в баке навален был строительный мусор, в котором я нашел забрызганную известью доску и вдобавок выудил сломанные ходики времен моего детства — жестяные, крашеные, с котом, двигающим глазами влево­вправо.

Снарядившись таким образом, я направился к месту сбора, примечая таких же ряженых, как и я, тащивших на себе всякий хлам: ломаные стулья, картонные коробки, корпус телевизора, разбитый унитаз, мешки с какой­то мелочью...

Этих «старьевщиков» было много, и все они стекались ко входу в зал, на просторный участок за чугунной оградой.

Там уже кипело строительство. Интересно, что в толпе ряженых под бомжей участников Системы я заметил и самых натуральных бомжей, с недельной щетиной, немытых, волосатых. То ли они имели доступ в Интернет и тоже были вассалами, то ли примкнули за компанию.

Тут и там возникали мусорные композиции из принесённой рухляди, временами они были весьма живописны.

Ржавый холодильник, неизвестно как сюда доставленный, служил постаментом портрету Брежнева, с которого свисали женские застиранные трусы и лифчик. Барышня в ватнике и суконных брюках пририсовывала к портрету краской дополнительные Звезды Героя.

Работа кипела.

Я прошел в центр строительства и увидел натянутый сверху большой транспарант с надписью синей краской на белом фоне: «НЕИЗВЕСТНАЯ РОССИЯ». Кто мог изготовить этот транспарант за тот час, что я добирался досюда на машине — ума не приложу.

Здесь же суетились фотокорреспонденты, мигая вспышками. В центре этой группы, прямо под транспарантом, стоял человек в синем затасканном халате уборщика и в валенках. На голове его была матросская бескозырка. Примечательно, что халат был надет сверху на вполне добротный дорогой костюм с белой сорочкой и галстуком «бабочка».

Было ему на вид где­то около сорока, плотный, приятный, с небольшой бородкой, в золоченых очках тонкой оправы.

Он явно был здесь начальником, давал указания, как и что строить, одновременно беседуя с журналистами.

Милиции пока было немного и вела она себя на удивление равнодушно. Но вот к месту действия подъехали два автобуса и из них спешно принялись высаживаться омоновцы с резиновыми дубинками.

— Пр­рекратить! — рявкнул в мегафон автобуса чейто начальственный голос. — Р­разойдись!

Человек в бескозырке всплеснул руками и с возгласом «Что же они делают?!» — бегом помчался к автобусу, сопровождаемый журналистами.

Он нырнул туда и через минуту из мегафона раздалась уже более спокойная команда: «Разрешается продолжить инсталляцию выставки. Бойцам омона вернуться в автобусы».

Бойцы нехотя поплелись обратно. Поиграть мускулами не удалось.

Надо сказать, фраза эта меня удивила несказанно. Мой флешмоб пользовался поддержкой местной администрации! Я стоял со своею забрызганной мелом доской в полном недоумении.

Человек в бескозырке, оказавшийся внезапно главным на моем мероприятии, вышел из автобуса и направился обратно к транспаранту. Тут я его узнал по юзерпику. Это был тот самый Фельдман.

Взгляд его упал на меня. Он вдруг сощурился, как бы припоминая, а потом направился ко мне.

— Донников? Алексей Данилович? — приветливо и даже как­то участливо сказал Фельдман.

— Д­да... Откуда вы меня знаете? — я растерялся.

— Давид Фельдман, — он выкинул вперед руку.

Рукопожатие оказалось крепким, мужским.

— Мне бы с вами поговорить, — сказал он. — Пойдемте в мою машину, если вы не возражаете?

Я отбросил доску и жестяные ходики. Они упали на газон, причем ходики улеглись так, что крашеные глаза кота буквально вылезли из орбит, глядя мне вслед диким косым взглядом. Мы направились к машине, на которую Фельдман указал жестом. Журналисты покорной стайкой поплелись за нами. Фельдман оглянулся.

— Потом, потом! Я занят! Снимайте работы, интервьюируйте участников, — отмахнулся он от них.

Мы подошли к «мерседесу». За рулем дремал водитель. Увидев хозяина, встрепенулся и выскочил открыть дверцу.

— Витя, погуляй неподалеку, — сказал ему Фельдман.

Мы расположились в «мерседесе». Фельдман на переднем сиденье вполоборота назад, я на заднем по диагонали.

— Вы, наверное, удивлены? — спросил он. — Просто моя служба безопасности работает лучше МВД. Я вам хотел сказать спасибо за помощь...

— Что вы имеете в виду?

— Ваш флешмоб. Гениально придумано... А что вы имели в виду? Ваш расчет?

Он говорил весело, доброжелательно и явно располагал к себе.

— Акция имела целью показать, что современное искусство произрастает из помойки и само имеет эту природу. И делать его может любой, кто не брезгует рыться в мусорных баках, — сухо сказал я.

— Правильно. Трэш, — кивнул Фельдман. — Одно из главных направлений сейчас. Но продаётся хорошо.

— А по­моему, это обман публики.

Фельдман засмеялся.

— Публика мечтает, чтобы ее обманули! Она именно за это платит деньги. Но из этого не следует, что это легко сделать. Для этого тоже нужен талант.

— Но это другой талант, — не сдавался я. — Талант манипулятора, обманщика...

Фельдман благодушно кивал.

— ...которому каждый мальчик может бросить в лицо «А король­то голый!»

— Обожаю таких мальчиков! — Фельдман почти взвизгнул в восторге. — Нет, я не педик, — поспешил добавить он, заметив мой настороженный взгляд. — Эти мальчики всегда и создают лучшую рекламу продукту. Они приходят и бубнят свое — «король­то гол, король­то гол». А потом прихожу я и говорю публике: «Взгляните на эти линии, краски, формы. Какая свобода и вместе с тем железная заданность концепта! Обратите внимание на контрапункт, который создает этот кирпич, поставленный на голову Цезарю, эти куры, клюющие рассыпанные по полу гайки... Не правда ли, в инсталляции есть абсолютно новая красота!»

— Но красоты­то нет, — вяло возразил я.

— Кто это знает? Вы? Я? Господь Бог это знает. И только! — Фельдман посерьезнел. — Ваши мальчики и вы вместе с ними — рабы привычки, вам лень представить себе, что короли могут одеваться не только в парчу, а на голове у них не корона, а кирпич... Впрочем, я вас пригласил сюда совсем не для искусствоведческих дискуссий. Меня интересует ваше изобретение.

— Какое изобретение?

— Ваша информационная пирамида. Я хотел бы её купить.

— Откуда вы об этом знаете?

— Дорогой мой, я сам ваш вассал четвертого уровня. У меня штат айтишников. Они вас вычислили по логам уже после ваших воздушных шариков. Кстати, было красиво, отдаю дань вашему чувству прекрасного... А дальше моя служба безопасности без особого труда разыскала все данные об Алексее Даниловиче Донникове, бывшем заведующем лабораторией, докторе физматнаук, ныне жителе поселка N. Имейте в виду, что то, что сделал я, завтра сделает ФСБ. Как только вы выйдете за рамки чисто художественных акций. А вы за них выйдете, потому что иначе — неинтересно. Поэтому для начала вас нужно спрятать понадежнее. Я имею в виду — спрятать в Интернете. Есть методы работы через прокси­сервера, зарубежные каналы — концов не найдешь. Я это сделаю, чтобы сохранить инкогнито. Такую игрушку я мог бы создать всего за каких­нибудь десяток тысяч. Но вы автор идеи, а я исповедую строгие правила копирайта. Я хочу заплатить вам за сегодняшнюю рекламную акцию моей выставки, хотя вы и не планировали рекламы, а также приобрести авторские права на информационную систему. Я оцениваю ее в сто тысяч.

Фельдман откинулся на сиденье, внимательно наблюдая за мной.

— И что вы собираетесь с нею делать? — спросил я.

— Не я, а вы, дорогой мой! Вы останетесь Центром, Верховным Модератором, однако будете объявлять акции по моему заказу. Только и всего.

— То есть, вы меня тоже покупаете?

— А как же! Ну зачем мне искать человека, учить его, сажать aна ваше место...

Он развел руками, улыбаясь. Очень приятный человек, душевный бизнесмен.

И тут где­то вдалеке грохнуло, будто выстрелили из пушки. Фельдман встрепенулся.

— Что такое?

Он выглянул из машины и крикнул прогуливавшемуся невдалеке водителю:

— Витя, поди узнай у омона — что за шум.

Витя бегом направился к автобусу. Фельдман вышел из авто. Осмотрелся. Я последовал за ним. Где­то вдалеке, над Москвой­рекой поднималось к небу облачко черного дыма.

Витя вернулся, доложил, запыхавшись:

— По рации говорят — взрыв где­то возле Христа Спасителя.

— Едем! — приказал Фельдман. — Садитесь! — скорее, приказал, чем предложил он мне. — Это не могут быть ваши орлы?

— Какие орлы? Помилуйте! — сказал я.

Машина выехала на проспект и взлетела на Крымский мост. Отсюда было видно скопление людей и машин на берегу напротив скульптуры Петра Великого работы Церетели. В самом памятнике было что­то непривычное. Я сначала не понял.

— Смотрите, мачте­то шею свернули! — Фельдман указал на памятник.

Верхние две реи бронзового корабля были сильно наклонены вбок, будто их согнула какая­то нечеловеческая сила.

Фельдман повернулся ко мне с переднего сиденья и спросил в упор:

— Ваша работа?

— Да Господь с вами! При чем тут я!

— Но свалят именно на вас! — сказал он.

Мы подъехали к месту происшествия и Фельдман мигом выяснил у майора милиции, что скульптура была обстреляна из гранотомёта, но неудачно. Взрыв лишь согнул верхнюю часть мачты. Гранатомёт милиция обнаружила на месте преступления, преступники скрылись.

Фельдман пошел смотреть гранатомёт. Из чистого любопытства.

Мне не нужно было смотреть на него. Я его уже видел.

Вернувшись, он сказал:

— Мое коммерческое предложение приостановлено. Посмотрим на последствия этого теракта.

— Я вовсе не думал принимать ваше предложение, — сказал я.

— Ну­ну... — улыбнулся он.

1 2 3 4 5 6 >