Александр Житинский "Хранитель планеты (5)
"

5. Дмитрий Евгеньевич

Поначалу наши хранители развили бурную деятельность. Они раструбили о своем почине на всю школу, а потом и на район.

Корреспондентка приехала. Такая молодая, с диктофоном. Они ей наговорили: «Миссия доброй воли... Ответственность перед будущим...». У нас говорить умеют.

Каждый отряд провел выборы пионерских патрулей. Хранителей планеты развелось, как муравьев. Вот в Центре обхохочутся, когда узнают! Мне пока весело было. Я знал, что ПИНГВИН при мне, а мои параметры — в Центре Вселенной. Что хочу, то и делаю.

Дуня и ее команда клеили альбом с важными для планеты сведениями — сведения доставал куролесовский папа: уровень безработицы в капиталистических странах, советские мирные предложения... В общем, сами знаете.

Мне тоже поручение дали. Я должен был собрать материал о советской космической программе. Дунька сказала, что если справлюсь, они меня примут кандидатом в Хранители! Пожалела!

Я рассмеялся ей в лицо.

— Единственный законный Хранитель планеты — это я, — говорю. — Все остальные — самозванцы. ПИНГВИН принадлежит мне, что хочу, то и передаю в Центр! Вот так.

Сказать-то сказал, но на душе стало тоскливо. Вовсе я их не испугался. Знаю я эту организованную активность! Я оттого тосковал, что не мог для себя работу придумать. Какие сведения в Центр передавать? Не вечно же Глюку читать энциклопедию! Кстати, и с энциклопедией этой я намучился: приходилось прятать ее от мамы и не позволять Глюку читать, когда родители были дома.

Как вдруг приглашает меня в гости Дмитрий Евгеньевич, наш историк!

Он у нас странный. Одни учителя любят отличников, другие — тех, кто думает по-своему. А Дмитрий Евгеньевич любит одну Катю Тимошину. За что — непонятно. Она не отличница, тихоня, от нее и слова-то не добьешься.

Когда Хранителей выбирали, Кати будто в классе и не было. Сидела в уголке и смотрела в окно на воробья.

Ну ладно! Это его дело — кого любить. Катю так Катю. Но после выборов хранителей, когда моя тайна раскрылась, чувствую, Дмитрий Евгеньевич стал ко мне внимание проявлять. Раньше спросит пару раз за четверть, выведет тройку, и привет! А теперь стал поднимать на каждом уроке. Пришлось учебники читать. Скоро я на четверку выполз. Но без всякого удовольствия. История — это же такая скука!

Но главное — Дмитрий Евгеньевич стал смотреть как-то ласковее. Называл при всех Боренькой. В общем, стал выделять. Мне неудобно было, а что делать — не знал.

И вот он пригласил меня домой. Тайком! Остановил на лестнице и сунул бумажку с адресом.

Мне это не понравилось. Чего ему нужно? Никогда меня учителя домой не приглашали. Нечего мне там делать! А попробуй не пойди. Обидится.

Вечером я энциклопедию у Глюка отобрал и оставил его с родителями дома. Папа уже привык, что Глюк смотрит вместе с ним телевизор. А Рыжий терпел. Помнил про крепкий клюв.

Я сказал, что иду заниматься к Дуне по математике. И ушел.

Дмитрий Евгеньевич меня встретил, как родного. Помог куртку снять. Жене представил по имени-отчеству:

— Борис Александрович, — говорит.

Дочка его, десятиклассница, вышла в прихожую на меня посмотреть. Мне ужасно не по себе стало. Будто я какой иностранец.

— Наташенька, принеси нам чайку, пожалуйста, — говорит историк дочке. И ведет меня в свой кабинет.

Мне даже уютно стало. Все как родные друг с другом. Не то что у нас. Мама следит только, чтобы я вовремя поел и заснул. Папа мой дневник по субботам смотрит. А так — все своими делами заняты. Но считается, что наша семья благополучная. Вы как думаете?

В кабинете у историка книг — полно! От пола до потолка. Настольная лампа, потертый ковер... На стене фотографии каких-то незнакомых людей. Я только Льва Толстого узнал.

Дмитрий Евгеньевич не торопится. Ждет, когда я привыкну. Он вообще мягкий. Мы этим пользуемся. На его уроках никакой дисциплины. Он нас не умеет «держать в ежовых рукавицах», как Татьяна Ильинична.

Интересно, что это за рукавицы такие? Вы не видели?

Дочка чаю принесла, поставила поднос с чашками на письменный стол. Мы с историком уселись рядышком на стульях.

— Боренька, я вас пригласил, чтобы серьезно поговорить, — начинает он. А сам придвигает ко мне чай и печенье.

Я, конечно, оглянулся. Кого это «нас» он пригласил? Никого больше нет. И тут до меня дошло, что он ко мне на «вы» обратился! Я чуть со стула не упал.

— Я слышал, — говорит, — что вы теперь Хранитель планеты?

— Дмитрий Евгеньевич! — я взмолился. — Не надо! Называйте меня, как раньше! Я так не привык.

— Привыкайте, — говорит, — голубчик. Эта форма, — говорит, — естественная для человеческого достоинства. А оно от возраста не зависит.

Я в чай уткнулся. Ничего не понимаю: про какое это он достоинство говорит? Я это слово только в книжках видел, да и то редко... А вы? Нет, правда, — разве оно в жизни нужно?

— Итак, вы теперь Хранитель... — повторил он.

— Да это у нас такая пионерская игра, — говорю я вяло. — Мы готовимся к контакту с внеземными цивилизациями... Дисциплину повышаем, успеваемость...

Скучно было врать, но что поделаешь? Не рассказывать же ему про Марцеллия. Не поймет.

— Зачем вы говорите неправду? — вдруг спрашивает. — Я же знаю, что вы один — настоящий Хранитель.

— Откуда вы знаете? — удивляюсь.

— Дело в том, что мой отец был Хранителем...

Вот это да! У меня даже челюсть отвисла. Хорошенькая новость! Теперь понятно, почему историк со мной любезничает. Если не врет, конечно. А зачем ему врать?..

Пока я лихорадочно размышлял, Дмитрий Евгеньевич встал и подошел к портрету старика на стене. Я понял, что это его отец.

— Он мне рассказывал перед смертью. Все было в точности так же, как у вас... Золотая пыльца космической энергии и добрый вестник.

— Какой вестник? — не понял я.

— Ну, этот ваш Марцеллий. Рассыльный... Отец называл его вестником, поскольку он принес весть, — говорит историк. — Отцу эта весть была сообщена очень давно, еще до революции.

— А Марцеллий сказал, что Хранителем был какой-то индус, — говорю я нехотя, потому что как бы еще не верю.

— Вот как? — удивился он. — Впрочем, так и должно быть. Отец был убежден, что Хранителей много.

— У нас уже полшколы хранителей, — вставил я.

— Нет-нет, это не то. Хранителей много, но каждый должен думать, что он — один!

Тут Дмитрий Евгеньевич разволновался и принялся ходить по кабинету, по протертой на ковре дорожке. Он рассуждал вслух, а про меня будто забыл.

— Хранитель должен знать, что только от него зависит будущее разума. Это помогает ему выстоять! Безусловно, это так... Отец говорил, что Пушкин, Толстой, Данте были Хранителями...

— Данте? — не понял я.

— Был такой великий поэт.

Ну, мне совсем худо стало. Попал в компанию! А я думал, что буду просто подсовывать Глюку заметки из газет. Пускай там их читают и делают выводы. Мое дело маленькое... А тут, оказывается, вон их сколько!

— Значит, я не один? — бормочу.

— Это только предположение! Только предположение! — он опять заволновался. — Никто точно не знает. Мой отец умер десять лет назад. Вполне возможно, что после него был этот ваш индус, а уже теперь — вы...

— А что он делал? Ваш отец? — поинтересовался я.

— Он тоже был историком, — говорит.

— Нет, как он... это самое... планету хранил?

Смотрю, учитель насупился, глядит на меня печально, будто я что-то не оправдал.

— Он был историком, мальчик.

— Значит, мне тоже нужно стать историком? — говорю.

Дмитрий Евгеньевич засмеялся, рукой махнул, сел рядышком. Руку мне на плечо положил.

— Я тоже так думал, — говорит. — Как мне хотелось стать Хранителем! Мне казалось, что я смогу сказать о человечестве что-то важное... Я готовился к этому всю жизнь, учился, читал книги и все ждал, что появится золотая пыльца и возникнет из нее вестник... Не дождался. Понимаете, Боренька? Мне уже шестой десяток. Я прочитал все книги, что стоят на этих полках! И не дождался... Обидно.

Он замолчал и отвернулся от меня.

— Да вы не переживайте, Дмитрий Евгеньевич! Это же случайно выходит — кого назначат, — говорю. — У них там электронная машина, она перебирает номера — и привет!

— Вот именно. Привет... — отвечает он, не оборачиваясь.

— Ну, хотите я вам уступлю? Пусть лучше вы будете Хранителем, чем Дунька! — Сказал — и сам испугался.

А Дмитрий Евгеньевич обернулся да как заорет:

— Что?!

— Да я ничего. Вы не подумайте... Мне-то не больно нужно.

— Как ты не понимаешь, что этого нельзя отдать! — закричал он. — Это можно только получить!

Забыл даже, что звал меня на «вы». Во как я его достал...

Я голову в плечи втянул, сижу. Откуда мне знать — чего можно, чего нельзя? Сам небось всю жизнь с отцом прожил, успел все узнать. А я Хранителем — три недели...

— Простите, Боренька, — он снова стал ласковым. — Я не сомневаюсь, что вы из добрых побуждений...

— Да ладно, чего там... — говорю.

— Вот вы говорите — случайность, — продолжает он рассуждать. — А случайность — это непознанная закономерность. Можно случайно родиться, но случайно стать Пушкиным — нельзя!

— А у вашего отца ПИНГВИН был? — спросил я, чтобы поскорее от Пушкина отделаться.

— Пингвин? Какой пингвин? — этим я его сбил. — Ах, космический передатчик... У него паучок был, мохнатенький такой. Повиснет на паутинке над рукописью — и читает, читает... Я этого паучка в детстве очень боялся.

Хорошо им было! Паучок маленький, можно легко спрятать. А ПИНГВИНа куда деть?

Мы еще час просидели. Дмитрий Евгеньевич все советовал мне хорошо учиться и осознать ответственность. Сказал, что он готов мне помочь во всем. Книжки будет давать, разговаривать со мною обо всем, что мне нужно... Под конец я спросил его, что же мне передавать в Центр? Как он считает?

— Хранитель должен решать это сам. Только по внутреннему побуждению, — сказал историк.

Опять я ничего не понял. Откуда у меня возьмется это внутреннее побуждение? Ну, с ответственностью легче. Про ответственность нам с первого класса уши прожужжали.

Я шел домой и размышлял. Приятного было немного. Пушкин, Толстой, этот, как его... Данте. И я.

Но не успел дверь открыть, сразу все размышления из башки выдуло.

За столом в моей комнате сидели родители, Татьяна Ильинична и все наши хранители — Дунька, Машка, Витька и Миша.

А на столе перед ними с понурым видом стоял ПИНГВИН.

< Назад | Далее >