Александр Житинский "Хранитель планеты (8)
"

 8. Побег

За мной в больницу приехал папа. Он был какой-то хмурый и виноватый. Я ему сказал:

— Как там Глюк?

Папа вздохнул, глаза прячет.

— Понимаешь... Как бы тебе сказать... В общем, не уследил я за твоим Глюком.

— Как не уследил? — У меня аж поджилочки затряслись!

— Нету его.

— Подох?! — кричу я.

— Нет-нет! — испугался папа. — В общем, забрали его.

— Кто?! Дунька?! — ору.

— Не знаю. Меня дома не было. Разговаривай с мамой.

Ну, все, думаю. Это конец. Они меня специально в больницу упрятали, а сами разделались с Глюком. Я разозлился страшно. Вот родители попались!

Мама встретила меня ласково, целует, обнимает... Я вырвался и сразу к креслу. Смотрю — там никого, только — энциклопедия стоит на пюпитре. Я к маме обернулся.

— Где Глюк? — спрашиваю. Мама сразу стала неприступной, как крепость Измаил, которую Суворов брал.

— Его унес хозяин, — говорит.

— Марцеллий? — я ничего не понимаю.

— Почему Марцеллий? Скворцов.

— Какой Скворцов? Не знаю никакого Скворцова! Да расскажи же наконец!

И мама рассказала, что вчера приходил молодой человек. Вежливый такой. Одет хорошо, в кроссовках. Сказал, что его зовут Скворцов, работает он в биологическом институте. У них недавно пропал пингвин, и вот он узнал, что птица у нас.

— Ну, я ему вернула... — мама говорит.

— Врет он все! ПИНГВИН у нас на кухне возник! Из лучика! Я сам видел! — кричу я.

— Опять ты за свое, — жалобно сказала мама.

— Как он выглядел, этот Скворцов?

— Да аккуратный такой. Пингвина в сумке унес. «Адидас».

— «Адидас»! Вот он, вот кто! Наверное, его Дунька подослала, — говорю я.

— Нет-нет, это не Дуня, — покачала головой мама.

— Почему?

— Потому что она тоже расстроилась, когда узнала, — отвечает мама.

— Откуда она узнала? — насторожился я.

И тут мама рассказала, что пока я в больнице был, Дуня приходила, ухаживала за Глюком, кормила его...

— Чем это она его кормила? — удивляюсь.

— Ну, я не знаю...Они там за креслом прятались.

— Какие-то листочки ему показывала, — объяснил папа.

Все понятно стало. Дунька подсовывала ему ту информацию о планете, которую они в классе собрали. Наверняка — уровень безработицы в капиталистических странах.

— Вчера Дуня пришла после этого... Скворцова. Я ей сказала, так она даже заплакала, — говорит мама.

Значит, не Дунька ПИНГВИНа свистанула...

Тогда кто же? Ничего не понимаю. Кому он нужен? Может, узнали в Академии наук? Тогда плохо дело. Оттуда его не выцарапать.

Но он ведь у них подохнет без информации!

Весь вечер я промучился в догадках, наутро в школу пошел.

Встречаю в коридоре Дмитрия Евгеньевича. Историк обрадовался, что меня увидел. Мы с ним в сторону отошли, как заговорщики.

— Ну как, — спрашивает, — ваше самочувствие?

— Да ну их! — говорю. — Думают, что я сумасшедший!

— Тернист путь Хранителя, тернист... — улыбнулся Дмитрий Евгеньевич.

— Чего? — спрашиваю.

— Это только первые трудности. Дальше будет хуже, — успокоил меня историк.

— Уже хуже, — сказал я. — ПИНГВИН пропал.

— Какой пингвин? — Он забыл видно, что я ему рассказывал.

— Ну, тот, который у вашего отца паучком был.

— А-а, передатчик...

— Ну да! Что мне делать, Дмитрий Евгеньевич?

Историк задумался. Смотрит на меня оценивающе. Наши мимо проходят, думают, он меня прорабатывает.

— А зачем вам ПИНГВИН, Боренька? — вдруг он спрашивает.

— Как зачем? Информацию передавать.

— Какую?

— Ну какую-нибудь. Энциклопедию.

Он грустно головой покачал.

— Для того чтобы приносить вашему ПИНГВИНу энциклопедию, совсем не обязательно быть Хранителем. Это может любой человек. Даже ваш Юра Родюшкин.

— Конечно, может! — говорю. — Но назначили-то меня!

— В том-то и дело, что тебя! — рассердился Дмитрий Евгеньевич. — А ты за ПИНГВИНа борешься, вместо того чтобы задуматься, как стать настоящим Хранителем!

В общем, все-таки стал меня прорабатывать. Все только прорабатывают! Никто помочь не хочет.

— Нужно собрать свои духовные силы, — говорит историк.

— Да зачем они мне? Без ПИНГВИНа?

— ПИНГВИН — просто прибор. Механизм. От него ничего не зависит. Станешь Хранителем — найдешь способ девать важное для человечества! — сказал Дмитрий Евгеньевич и пошел дальше.

Озадачил он меня.

Прихожу в класс, на меня смотрят, как на Валерия Леонтьева. Герой дня. Так мне сначала показалось. Но потом понял, что хуже смотрят.

— Что, — говорят, — Быстров, вылечил свои мозги?

— Ага, — говорю, — прочистил. А вы так и живете с замусоренными?

Галдеж поднялся. Видят, что я не желаю раскаиваться. Стали издеваться. Дунька уже всем растрезвонила, что у меня какие-то синусные волны не в порядке. Я сначала отшучивался, а потом взбесился, когда Витька Куролесов сказал, что у меня в голове — только один шарик, да и тот квадратный.

Я ему, конечно, сумкой по башке. Он — мне. И покатились с ним по полу. Подкатились прямо к дверям, под ноги Татьяне Ильиничне. Она как раз в класс входила.

Вскочили, отряхиваемся.

— Значит, ты, Быстров, опять за старое? — говорит она. — Давай дневник.

— Можете его себе оставить на память, — говорю.

Положил на стол дневник и вышел из класса с сумкой. Только меня и видели.

Целый день проболтался у Петропавловки на берегу. Сидел, смотрел на воду. По воде щепки плывут. Рядом «моржи» купались — тетенька и дяденька. Толстые такие. Они растирались полотенцами и смеялись. У самих жир так и трясется.

Плюнул я в воду и поехал домой.

Смотрю, у нашего подъезда стоит Катя Тимошина. Помните, я говорил? Тихоня наша. Вообще она недалеко живет, может, случайно здесь оказалась?

— Ты чего здесь делаешь? — спрашиваю.

— Тебя жду.

— Зачем?

— Бепс, тебя из пионеров хотят исключить, — говорит она.

— За что?! — Я остолбенел.

— За то, что ты не уберег общественное имущество. То есть ПИНГВИНа, — объясняет она. — И еще за грубость и прогул.

— Они тебя послали это сказать? — говорю.

— Нет. Я сама, — и смотрит жалостливо.

— Так. Жди меня здесь. Я сумку оставлю и отмечусь, что пришел. Расскажешь все подробно, — я говорю.

— Хорошо, — она кивнула.

Я домой поднялся. На пороге — мама. Я по глазам понял, что уже все знает. Кто-нибудь позвонил, доложил — или Дуня, или Татьяна Ильинична.

— Бабася, господи, как я волновалась! Ты где был?

— В школе, — говорю.

— Опять ты врешь! Ты сбежал с уроков!

— Я ПИНГВИНа искал, — опять вру.

— Я не хочу слышать про этого пингвина! — закричала мама. — Пойдем, пойдем!

Хватает меня за руку и ведет в комнату. А там сидит маленький такой волосатый человек с черными глазами. Сидит и чай пьет.

— Вот он, — говорит мама. — Можете приступать, Аркадий Семенович.

— Мама, мне некогда... — пытаюсь обороняться.

— Молчи! — сказала мама и подтолкнула меня к Аркадию Семеновичу.

А он встал с места — ростом с меня, ей-богу, не вру! — подошел и положил обе свои маленькие ручки на плечи. В глаза смотрит. Я, конечно, стою, как дурак.

— Слушай меня внимательно, — говорит, а сам глазами так и сверлит. — Успокойся, расслабься... Тебе хочется спать...

— Нет, не хочется, — мотаю головой.

— Тебе неудержимо хочется спать! Слушай только меня. Ничего вокруг не существует. Только мой голос, только мой голос...

В общем, это гипнотизер оказался, понимаете? Мама решила меня гипнозом лечить от пришельцев и плохого поведения. Ну уж нет! Я так просто не дамся!

— Глаза закрываются, веки тяжелеют... — поет он и пальцами мне в плечи впивается. Вдруг как рявкнет:

— Ты спишь!

Я испугался. Надо его перехитрить, думаю. Закрыл глаза, делаю вид, что сплю.

— Спишь! — шептал он. — Спишь и слышишь только меня. Марцеллия нет, ПИНГВИНа нет, пришельцев нет... Подчиняешься только мне.

Этого только не хватало, думаю. А сам стою, не шелохнувшись, с закрытыми глазами.

— Он спит, Светлана Викторовна, — говорит гипнотизер.

— Что же, он так стоя и будет спать? — спрашивает мама.

— Ничего, это не страшно... Думаю, за три сеанса мы его поправим... Ты не Хранитель планеты, ты Боря Быстров, пионер... — снова мне говорит.

«Ага, пионер, — думаю, — уже почти не пионер и еще не Хранитель».

Чувствую, что спать все-таки хочется. Губу прикусил до крови, сон как рукой сняло.

— Пускай он немного поспит, не будем ему мешать, — говорит гипнотизер.

Я слышу — они на цыпочках уходят на кухню и там продолжают беседу. А меня Катька внизу ждет. Надо срываться. Я глаз приоткрыл, оглядел комнату. Вижу, у моей тахты на столике, рядом с блюдом, целая гора лекарств — баночки, упаковочки и ампулы со шприцем.

Ну и влип, думаю, с этими пришельцами. Размышлял я недолго. Тихо-тихо подкрался к входной двери, отодвинул задвижку — и был таков! Лифта не стал дожидаться, побежал по лестнице вниз.

Катя героически дожидается у подъезда.

— Бежим! — говорю ей. И мы — на пустырь.

У нас на пустыре между домами — трубы, видели? Бетонные такие, огромные. Целый большой штабель. Строители их забыли. Мы в этих трубах в разведчиков играем. Там целый лабиринт. Мы молотками дырки в них пробили, путешествуем из трубы в трубу. У меня там одно место было секретное. Никто о нем не знал. Нужно просунуться в верхнюю трубу, проползти по ней, там дырка вниз, в толстую, где почти стоять можно. По ней в самый конец и направо, в другую трубу. И опять до конца. Здесь труба кончается расширением. И главное — иллюминатор вверху имеется, из которого свет. Там у нас в прошлом году штаб был: три ящика из-под бутылок, накрытые старым одеялом, и огарки свечей.

Мы с Катей туда заползли. Я думал, она испугается. Ползли в полной темноте — я впереди, она за мной. Но ничего. Ни слова не сказала. Пыхтит сзади, но ползет.

Залезли в штаб. Я спички нашел, зажег свечу. Из иллюминатора слабый свет пробивается.

Уселись мы на ящики. У Катьки глаза блестят.

— Рассказывай, — говорю ей.

И Катя рассказала, что после уроков был сбор отряда, на котором Дуня предложила исключить меня из пионеров, а также сообщить в милицию о пропаже ПИНГВИНа. Татьяна Ильинична возражала, не хотела беспокоить милицию по пустякам. Но Дунька проявила твердость и поставила вопрос на голосование. У нас теперь демократия и большинством голосов решили искать ПИНГВИНа через милицию...

— Милиции нам только не хватало... — пробормотал я.

— Татьяна Ильинична попросила только не говорить в милиции, что ПИНГВИН — это космический прибор, — сказала Катя.

— Ты-то хоть в это веришь? — спрашиваю.

— А то нет! — говорит Катя. — Я сразу поняла, что это правда.

— Ну слава богу. Хоть один человек верит... — вздохнул я.

— Почему один?! А Дуня?

— Дуня — предательница! — говорю.

— Бепс, что дальше будешь делать? — спросила Катя.

— Не знаю. Домой не пойду. Заколют лекарствами. А гипноз вообще ненавижу!

— Какой гипноз?

Я ей рассказал про гипнотизера. Катя нахмурилась, потом говорит:

— Сиди здесь. Я сейчас приду.

И уползла по трубе.

Через полчаса она вернулась с портфелем. Там был фонарик, книжка о дореволюционных подпольщиках, бутылка пепси-колы, колбаса и хлеб. И еще какой-то рваный свитер.

— Ночью будет холодно, — сказала Катя.

— Катька, да ты прямо боевая подруга! — обрадовался я.

— А то нет! — отвечает.

Вот вам и тихоня! Уселись мы рядышком при свете, стали вместе книжку читать, как революционеры скрывались от преследования жандармов. Такие книжки только в трубе и читать! И колбасу с хлебом жуем. Отлично!

За иллюминатором уже вечер. Холодно стало. Катя ежится.

— Ты иди домой, — говорю. — Тебе-то за что страдать? И дома будут волноваться.

— А у тебя не будут?

— Ничего. Сами виноваты. Нужно доверять детям, — говорю. А у самого кошки на душе скребут. Мама там, наверное, с ума сходит.

— Вот что, Катерина, — говорю подруге. — Иди домой, по дороге позвони из автомата моей маме. Скажи, что я жив-здоров, но эмигрировал по идейным соображениям. Нашел политическое убежище.

— В трубе? — спрашивает.

— А что? Но про трубу — ни слова.

— Хорошо, — кивнула она.

— Ползи. Завтра принеси чего-нибудь поесть. И бумагу с авторучкой.

— Зачем?

— Писать буду. Для планеты.

И Катя уползла. Мне сразу тоскливо стало. Фонарик зажег, направил луч в трубу. Труба длинная-длинная. И тихо, как в могиле. Неприятно.

Вдруг слышу — писк. Смотрю — из дальнего конца трубы на лучик шагает котенок. Храбрый такой. Я ужасно обрадовался. Все же живая душа! Пригрел я его на груди и растянулся на ящиках. Ничего! Революционеры за правду тоже страдали.

И только я улегся, как в темноте заблистали золотые пылинки, вихрем пронеслись по трубе, взметнулись столбом и стали быстро-быстро лепиться друг к другу.

— Марцеллий! — закричал я.

< Назад | Далее >