а.ж. "КПЗ. Рассказ
"

КПЗ

Рассказ кандидатки в депутатки

Началось всё с того, что я стала замечать, будто за мною следят. Знаете, как иногда чувствуешь на себе взгляд какого-нибудь придурка. Я к таким вещам очень чувствительна, кожей чую. И тут показалось мне, что за мною наблюдают, хотя делали это очень умело — я ни разу не засекла.

Как вдруг прямо в булочной, где я обычно покупаю хлеб, подходит девушка и обращается:

— Лариса Семеновна, можно с вами поговорить?

— Ну. Это вы за мною подглядывали? — я сразу в атаку.

— Да, мы. Извините.

— А откуда имя знаете?

— Мы про вас уже много чего знаем, — говорит.

— Ну, тогда выкладывайте.

Пошли мы с нею в ближайший скверик, сели на скамейку. Вижу, снимают нас издали на видеокамеру. Ну и пусть. Я же любопытная, очень хочется узнать, на что меня подписывают.
А девушка объясняет, что меня приглашают придти в какую-то школу менеджеров. Обучение платное, причем, не я буду платить, а мне. Сумму, которая именя поразила. Тысячу баксов в месяц.

— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, — говорю. — А тут вы к сыру еще валюту прикладываете. Говорите подробнее.

— Подробнее я не имею права. Вот наш адрес, здесь все написано. Приходите на собеседование.
И вручает мне визитку.

— Вы не бойтесь, это не провокация, — говорит.

— А я и не боюсь, с чего вы взяли. Тем более провокаций!

— Да мы знаем. Потому вас и выбрали, — улыбнулась она.

Пошла я домой, вечером показываю визитку своему мужу Паше. Я в тот период была временно неработающая. Из одной фирмы ушла, другую подыскивала.
Паша повертел визитку в руках. Там написано: “Высшие курсы менеджеров Public Relations”. Телефоны и адрес.

— Что это за Паблик Рилэйшнз? — спрашивает.

— А это, Пашенька, связи с общественностью.

— Связи? — Паша нахмурился. — Знаем мы эти связи. На тебя и так, как мухи на мед, мужики летят.
Что есть, то есть. Не жалуемся.

В назначенное время пошла я туда. Любопытство верх одержало. Хотелось узнать, за что обещают тысячу баксов. Такую зарплату в Питере еще поискать.
Встретил меня молодой человек лет тридцати. Зовут Антон. При галстуке. Приятный. Особых примет не имеет за исключением привычки гладить себя по кончику носа в моменты напряженных раздумий.

— Мы хотим дать вам специальность, с которой вы не пропадете, — сказал он.

 — А почему вы решили, что я пропадаю?

— С которой вы очень не пропадете, — подчеркнул он. — Огромные перспективы.

— Давайте не будем темнить, — предложила я.

— Мы научим вас работать с людьми.

— Я умею, — говорю.

— Это вам кажется. Вы будете работать в области, требующей специальных знаний и подготовки.

— Страховать, что ли? — спрашиваю.

— Нет. Эта область — политика.

Короче говоря, я поняла, что из меня хотят сделать Жириновского. Ну, Хакамаду на худой конец. И я согласилась. Кто ж не согласится за тысячу баксов в месяц стать Жириновским?
Паша сказал, что это надувательство. Правда, он произнес другое слово, более нецензурное. Но я его повторять не стану.
Все равно согласилась.

Через три дня нас собрали. В группе оказались три женщины примерно моего возраста — от тридцати до тридцати пяти. Работал с нами Антон. Для начала он нас познакомил.
Моих новых коллег или сослуживиц звали Роза Дымшиц и Люся Кривохатко. Роза была изящной, стройной, с крупными черными локонами, а Люся напоминала маленький броневичок, так все было крепко, ладно и с большим пробивным потенциалом. Такая конкретная девушка.
Волосы короткие, стрижка спортивная, походка напористая.

Для начала Антон обратился к нам с речью. Как я поняла, он подводил идеологическую базу под свое предприятие.

— Девушки! — сказал он.

Хотя какие мы девушки? Все замужние и с детьми. Но он упорно называл нас девушками.

— Вы, наверное, заметили, как мало в России женщин-политиков? — продолжал он. — На федеральном уровне мы имеем, по существу, лишь три фигуры: Валентину Матвиенко, Любовь Слиску и Ирину Хакамаду.

— А кто это такие? — Люся спрашивает.

— Вот-вот! Каждая кухарка должна уметь управлять государством! — рассмеялся Антон.

— Я вам не кухарка. У меня среднее техническое, — обиделась Люся.

— Это не я. Это Ленин сказал.

— И Ленин ваш тоже козел!

Вот в таком духе прошло наше первое вводное занятие, из которого мы узнали, что нас в течение трех месяцев ежедневно будут тренировать на политиков, а потом продавать какой-нибудь партии. В этом и был коммерческий смысл курсов — загнать нас потом подороже коммунистам, либералам или “Единой России”.

— А принципы? — спросила Роза.

— Какие принципы? — не понял Антон.

— Ну, наши. Может, мне не захочется к коммунистам идти?

— Девушки, запомните. У политика нет принципов. У него есть только интересы, — сказал Антон.

Короче говоря, выяснилось, что наша контора называется КПЗ. Если вы подумали, что это Камера Предварительного Заключения, то вы ошиблись. Это другое учреждение, типа «Фабрики звёзд». Только там звёзды поют, а здесь лапшу на уши вешают.
И называлось это «Курсы политических звёзд».

Для начала Антон сменил нам всем фамилии на псевдонимы. Он сказал, что всем мы хороши, недаром нас отобрали из сотни претенденток, но фамилии у нас дрянные.

— Кривохатко! Люся, ты понимаешь, что за такую фамилию голосовать не будут?

— А чем Слиска лучше? Или Хакамада? — защищалась Люся.

— То политики старой формации. Какие есть, такие есть. А вас делаем с иголочки. Фабрика звезд. Будешь Краснопевцевой.

“Все ясно. Коммунистам хотят загнать,” — подумала я.

— Почему Краснопевцевой? Не хочу! — отбивалась Люська.

— Тебя не спрашивают. Маркетологи все просчитали.

Розу Дымшиц переименовали в Дымову, это понятно. А мне предложили фамилию Бояринова. Моя фамилия Петрунькина показалась им несерьезной.
То есть, не предложили, а просто назвали и все.

И стали мы Люся Краснопевцева, Роза Дымова и Лариса Бояринова — будущие звезды большой политики. Я по фамилиям предположила, что Розу будут продавать в СПС, Люську — коммунистам или Жириновскому, ну а меня сам Бог велел в “Единую Россия”.

— Державная у тебя фамилия, — сказал Антон.

Первые занятия были веселые. Нас учили общаться с простым народом. Где они видели этот простой народ, я не знаю. Народ у нас весь очень непростой. Но Антон настаивал, что простой народ, который он называл “электоратом”, существует и любит народные песни и пляски.
И вот мы стали разучивать хороводы, романсы, “ой, цветет калина” и пляски с платочком. Все на полном серьезе. Электорат не любит, чтобы с ним шутили.

Пришел преподаватель пения с гармошкой. Вообще-то он оказался безработным математиком, звали его Сережа. Он обожал песни Мокроусова, особенно “Сормовскую лирическую”. Роза пробовала протестовать, говорила, что ее электорат предпочитает Окуджаву и Высоцкого, но Сережа был непреклонен.

— Мокроусов круче, — сказал он и начал растягивать меха. И мы, держа перед глазами текст, затянули хором:

— На Волге широкой,
На стрелке далекой
Гудками кого-то зовет пароход.
Под городом Горьким,
Где ясные зорьки,
В рабочем поселке подруга живет.

У Сережи слеза на усы скатилась.

— Быть вам в Верховном Совете, девчата. То есть, тьфу! В Государственной Думе.

Преподавательница танцев Надежда Трофимовна была бывшей танцовщица ансамбля “Березка”. Очень бывшей. Она учила нас двигаться с стиле “выплывает, будто пава”. Пава получалась только у Розы, Люське совсем не удавалось быть павой, зато она взяла свое на плясках вприсядку и с топотком. Пол дрожал, а Надежда вскрикивала:

— Эх! Эх! Эх! Эх!

Ну, я тоже шороху навела. Слава Богу, комплекция позволяет.
Закончили с музыкой, приступили к ораторскому искусству. Этот предмет вел сам Антон. Для начала он предложил нам этюд-импровизацию на тему “Американская агрессия в Ираке”. Нужно было сказать речь на эту тему. Искренно и страстно.
Первой выступала Роза.

— Что видим мы, господа, на международной арене? — начала она, но Антон перебил.

— Роза, не надо “господа”. Не любит народ этого слова.

— А как?

— Говори “товарищи”. Слово проверенное, — предложил он.

— Совок, — поморщилась Роза.

— А это слово вообще забудь, если не хочешь краха своей политической карьеры.

— Хорошо... Так что же видим мы, товарищи, на международной арене? Бардак мы видим, товарищи!

— Хорошо! — одобрил Антон.

— Террористы совсем распоясались, они взрывают бомбы у себя на пузе, этим не брезгуют даже женщины, они называют себя “шахиды”, они грозят смертью нашим детям! Мы должны и будем бороться!

— К американцам переходи. Они тоже не сахар, — сказал Антон.

— Да! Американцы не сахар, не хлеб, не кофе и не пряник! — продолжала разгоряченная Роза. — Но они борцы за демократию и свободу! За нашу демократию и нашу свободу!

— Стоп, стоп, Дымова! Ты что несешь? Ты не в Конгресс США выдвигаться будешь, а в Законодательное собрание Питера, — испугался Антон.

 — А я так думаю. Вы же сами сказали: искренно и страстно.

 — Но не до такой степени. Давай, Краснопевцева.

Люська набрала полную грудь воздуха и выбросила руку вперед, как Ленин.

— Товарищи! Кто не знает, что американцы козлы — поднимите руки! Вот! Вы видите: все это знают. Потому что нефиг лезть не в свои дела. Братья в Ираке ждут нашей помощи!

— Так. С тобой все ясно, — сказала Роза.

— Молодец, Краснопевцева. В струю работаешь, — одобрил Антон.

И Люська в пух и прах разнесла Америку, а заодно и Израиль. Роза покрылась красными пятнами, задышала бурно и выпалила:

— Ты знаешь, кто? Знаешь, ты кто?!

— Стоп, девушки! Драться будете в Госдуме. Если туда попадете. А сейчас вы подружки не разлей вода, — сказал Антон и закончил занятие по ораторскому искусству.

Потом была пара лекций про экономику. Нефть, индекс Доу Джонса, антиглобализм — ни фига не понять.
А потом пришел Максим.

Максим был представитель неформальной молодежи.. Сейчас вся молодежь неформальная, формальной молодежи совсем не осталось. Антон сказал, что молодежь — это громадный резерв электората. Обычно она голосовать вообще не ходит. Это не модно. Но если ее завлечь рок-фестивалем или пивом, то можно многого достичь в смысле выборов.
Максим был совсем молоденький, пострижен почти наголо, а волосы выкрашены на затылке в синий, а по бокам в оранжевый цвет. В носу была заклепка, называемая, как позже выяснилось, пирсингом.
Вообще, симпатичный паренек, его бы пороть — толк бы с него вышел. Но, видать, пороли мало.

Максим подошел к доске, весь вихляясь, и написал на ней одно слово:
АЦТОЙ.

— Что это такое, пиплы? — спросил он.

— Пиво, — сказала Люська.

— Футбольный клуб, — предположила я.

— Диск-жокей, — сказала продвинутая Роза.

— Фигня. Ацтой — это вы, — сказал Максим. — И пока вы будете ацтоем, вам с молодежью не о чем разговаривать.

Потом он пояснил, что это “отстой” на самом деле — ключевое слово у молодежи. Просто молодежь сейчас как слышит, так и пишет. Отстоем является все отжившее, пошлое и буржуазное. В музыке отстоем были Гребенщиков, Кинчев и Шевчук, в теле-шоу — почти все, в политике — практичеcки все, кроме Жириновского.

— Он прикольный, — сказал Максим.

Чтобы перестать быть отстоем, нам нужно было выучить много слов. Их Максим писал на доске, объясняя. Некоторые слова я слышала раньше от моей дочки Василисы двенадцати лет.

— “Хавать” — есть, вообще, потреблять. “Тащиться” — что-то сильно переживать. “Зажигать” — заставлять тащиться других. “Рассекать” — куда-то стремительно двигаться.

Однако, большинство слов были нецензурные или сильно похожие на них. Их Максим тактично роздал нам на листочках, на доске писать  не стал.

— А вообще, запомните, тетки, — сказал он. — Секс — это наше все, а темнота — друг молодежи.
Мы ошарашенно молчали. Непростой электорат, что и говорить. Одна Люська оказалась способной практически зажигать.

— Слушай, чего скажу, сынок, — обратилась она к Максиму. — Твой словарик — тьфу, подтереться и выбросить. Ты на стройке не работал. Учись, как надо.

И она загнула несколько фраз таким трехэтажным матом, что Максим весь аж затрясся от восторга и ужаса.

— И с сексом то же самое, — сказала Краснопевцева. — Учить меня вздумал, сопля несчастная.

Ну, тут она права. Ученого учить — только портить.

Потренировали нас таким манером три месяца, — галопом по Европам плюс спорт и правила этикета, если придется в Кремле на приеме за столом сидеть. Вилка слева, нож справа, водку из фужеров не пить. К маршалам на колени не садиться. Зарплату платили исправно, что нас, кстати сказать, очень удивляло. А потом настал час испытаний.
Антон сказал, что это будет типа государственный экзамен, совмещенный с практическим занятием. Точнее, с выездом на практику.

Выглядело это так.
В назначенный день к офису КПЗ, где обычно проходили занятия, подкатила целая вереница черных машин — легковых BMW и джипов. В легковых сидели депутаты Госдумы, во всяком случае, их нам представили так, а в джипах — охрана. Выяснилось, что мы поедем “в народ”, на встречи с избирателями. Каждая со своим депутатом и в свой район.
Депутаты были нам неизвестные, все как на подбор — крепенькие, толстоморденькие и румяные. Моего депутата звали Дима, я даже не спросила, какой он фракции. По всему видать, это было не главное.

— Забота о народе — вот что главное, Бояринова, — сказал он, когда мы уже мчались в Волосовский район в сопровождении молодцев в джипах.

Дима сразу стал звать меня на “ты”, хотя был помоложе. Вообще, он важничал, рассказывал какие-то анекдоты — то про Немцова, то про Зюганова, что они все там “по корешам” с ним, потом стал говорить, какие он решает проблемы. Проблемы были серьезные, энергетические, все время мелькала фамилия Чубайса.

Приехали в район, нас встречает местное начальство и представители трудящихся. Все честь честью — хлеб-соль, девушки в кокошниках, оркестр из трех инвалидов. И повели нас в клуб, еще советский, с гипсовым Лениным при входе. А в клубе собрались местные жители.
Мы идем в окружении четырех бугаев-охранников с бритыми затылками и загривками в три пальца толщиной. И как-то мне стало не по себе от такой политики. Подумала я, что к народу на джипах с охраной не приезжают.

— Я тебе слово дам, — шепнул Дима. — Приготовься.

— А про что говорить?

— Да про что хочешь. Зажигай, короче.

“Грамотный, — подумала я. — Наверное, тоже с Максимом занимался”.

Народ нам поаплодировал, смотрит с надеждой. Ну, и Дима пошел соловьем заливаться. Сначала он пугал. Американской агрессией, экологической катастрофой, глобальным потеплением, международным терроризмом. По всему выходило, что в этих условиях и сделать ничего нельзя. То есть, стыдно направлять усилия на мелкие проблемы, когда есть такие крупные.
Народ подавленно молчал.

— Но ничего, товарищи! Мы работаем, мы решаем задачи. Население пока живет бедно, это да...
Народ хором вздохнул.

— ...но валовый продукт растет, пенсии поднимаем, в будущее смотрим с оптимизмом.
Народ попытался посмотреть в будущее с оптимизмом. Получилось неважно.

— А сейчас перед вами выступит молодой член партии Лариса Бояринова. Она только начинает свой путь в большой политике, партия думает выдвинуть ее депутатом...

“Хоть бы сказал, какая партия!” — подумала я, но размышлять было некогда.
Я встала с места и подошла к краю сцены.

— Товарищи-граждане, я хоть и молодой политик, как сказал Дмитрий Михайлович, но я вот что скажу. На то, что от меня не зависит, мне трижды наплевать. А то, что можно сделать, то нужно делать. Для каждого из вас... Вы мне напишите на бумажке, я почитаю и подумаю, чем помочь. Хорошо?
“Хорошо!” — загудел зал.

Дима на стуле заерзал. Я поняла, что делаю не то, но пусть уж. И я пошла по проходу в зале собирать записки. Набрала много. А одна старушка в задних рядах попросила:

— Доча, пойдем, я тебе покажу. Я тут через дорогу. Я писать непривычная...

— Я сейчас вернусь, — обернулась я к сцене.

Дима кивнул и улыбнулся вымученной улыбкой. А за мною двинулись двое из охраны. Я их остановила.

— Не надо, — говорю. — Не украдут.

Пришли мы в дом к старушке. Чисто и бедно, так бедно, что сердце у меня сжалось. В часах деревянная птица-кукушка. На стене фотографии. Муж умер после того, как в Чернобыле побывал на дезактивации, сына в Афганистане убили. Сама всю жизнь работала на подстанции, по комсомольскому набору сюда приехала. Сейчас совсем одна, живет на пенсию, а пенсии той — опять слезы. Крыша течет и колодец засорился, починить некому.

Таких старушек у нас миллионы, разве неправда?
Записала я все, имя ее и адрес. Вернулась в зал.
А там Дима рекламные буклеты раздает. На глянцевой бумаге. Со своим портретом. И надпись на буклете большими буквами: “Забота о благосостоянии народа — наш долг!”
“Угу, долг”, — думаю.

— Ну, все, отстрелялись, Бояринова, — весело сказал Дима. — Теперь не грех и отдохнуть. Ты зря с этими записочками вылезла. Выброси ты их. Ничего мы не можем, запомни и не обещай.

На отдых нас повезли на турбазу. Вместе с нами поехало районное начальство в количестве трех человек, среди них одна женщина, начальник управления культуры. Все были оживлены, предвкушая приятный вечер.

Охрана поехала в другое место, неподалеку.
Встречает нас начальник турбазы, с бородкой и почему-то в тирольской шляпе с пером. Улыбается масляно, приглашает:

— Добро пожаловать, гости дорогие!

Что-то в его улыбочке мне не понравилось, и впервые закралась какое-то подозрение.
А там внутри уже все накрыто, стол ломится. Мы садимся, музыка тихо играет, бокалы сияют, бутылки с водкой потные, со слезой. Огурчики и грибочки.

Вот она, большая политика, думаю. Однако, держи ухо востро, Бояринова!
Ну там тосты, звон бокалов, русские романсы... Все как обычно. А потом — р-раз! — и районное начальство как корова языком слизнула. Остался один тиролец, уже изрядно хмельной. Да и мой народный избранник тоже вполне хорош, лыко вяжет, но немудреное.
Тиролец поднялся с трудом и говорит:

— Желаю приятного парку и почивания!

— Какого такого парку? — я взвилась.

— Пойдемте, покажу.

Ведет он меня в соседнее помещение, а там бассейн три на пятнадцать метров, вход в парную сауны и дверь в апартаменты, где уже двуспальная кровать приготовлена.
“Не слишком ли большая политика?!” — думаю.
Начальник в шляпе исчез, я к столу вернулась, а Дима уже сидит, завернутый в простыню.

— Раздевайся, Бояринова. Попаримся.

“Ладно, — думаю. — Попаришься ты у меня.”
Выхожу в соседний предбанник, сбрасываю все, заворачиваюсь в простыню и выхожу, как пава, к Дмитрию. Вот уроки и пригодились! Он увидел меня, глаза выпучил свои соловые и ручонки тянет:

— Лариса! Лариса! Иди ко мне...

— Зачем? — спрашиваю.

— Ну не будь дурой. Мы взрослые люди...

Я молча вышла туда, где бассейн. Он за мной, облапил сзади, дышит, норовит простыню стянуть.. Тогда я поворачиваюсь, поднимаю его на руки, как Стенька Разин княжну, и швыряю в бассейн. Пусть охладится.
А сама иду в апартаменты с двуспальной кроватью, запираюсь изнутри и растягиваюсь на прохладной простыне.

Избранник начинает ломиться, рычит что-то, но охрану вызвать ему все же стыдно.

— Я тебе устрою черный пиар, Бояринова! Ты у меня попляшешь!

— Ага, давайте. А я мужу скажу, он вам еще почище пиар устроит!

И я блаженно заснула под его угасающие угрозы.

Утром чуть свет я на электричку — и только меня и видели. Кинула прощальный взгляд на моего несостоявшегося любовника, который спал на деревянной лавке в предбаннике, накрытый простыней.
Экзамен я не выдержала, и мне назначили переэкзаменовку.

— Нет, спасибо, — говорю. — Я уже накушалась.

— У нас с тобой договор, Бояринова. В тебя деньги вложены, — сказал Антон. — Я вас с Дымовой просто так не оставлю.

У Розы тоже веселый экзамен получился, она мне вкратце рассказала. Там даже к народу не ездили, сразу в ресторан и в койку пытались затянуть. Но Роза девушка даром что хрупкая, отбилась.
Мы с ней это дело обсудили и решили, что вряд ли это были депутаты Госдумы. Пытались нас на понт взять. Скорее, помощники.

А Люська, вроде, ничего, осталась в большой политике. Подробностей не знаю, врать не буду.
Короче, нас как двоечниц отчислили “за негибкое поведение” и приказали вернуть деньги. Роза на КПЗ в суд подала, а я плюнула и принесла им полторы тысячи долларов, как одну копеечку.
Вы думали, я их потратила? Как бы не так! Я ведь не дура — знаю, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

А через недельку мы с мужем Пашей сели на машину и поехали в Волосовский район, прихватив племянника и инструменты. И старушке моей крышу и колодец починили.
Без всякой большой политики.