Александр Житинский "
Cнежная почта(Этюды пессимизма (1970-72))
"
Автор | Александр Житинский |
Изд-во | Геликон Плюс / Амформа |
ЭТЮДЫ ПЕССИМИЗМА (1970-72)
Герой романа
Он будет собирательным лицом.
Военный летчик был его отцом.
Его мамаша вышла из крестьян.
Так, воля ваша, я начну роман.
Двадцатый век и сорок первый год.
Вот бабушка к герою подойдет
И перекрестит личико его,
А до войны пять месяцев всего.
Героя от бомбежки прячут в щель.
Теперь он тоже маленькая цель.
Он ищет грудь, губами тычась в тьму,
И хочет выжить вопреки всему.
Ну что ему осталось от войны?
Быть может, чувство страха и вины?
Быть может, полуночный чей-то стон?
Скорее, ничего не помнит он.
Он будет собирательным лицом
Для тех, для незнакомых со свинцом.
Поступит в школу, будет петь в строю,
Лелея собирательность свою.
Потом герой поступит в институт,
Еще пять лет спокойно протекут.
Где для него мне отыскать сюжет?
А между тем, прошли еще пять лет.По совести, роман мой скучноват.
Герой его ни в чем не виноват,
Благополучен, как морковный сок,
И ростом он не низок, не высок.
По совести, романа вовсе нет.
На все дается правильный ответ.
Герой не горевал и не тужил,
Жил тридцать лет и не видал, что жил.
Он был лишь собирательным лицом.
Спасибо, что не стал он подлецом.
Но все же он типичен, как герой,
Хотя другой мне по сердцу, другой!
Да здравствует мой правильный роман!
На город опускается туман.
Герой давно женился, стал отцом.
Сын будет собирательным лицом.
Стихи на рабочую тему
В государстве рабочего класса
Я стою у пивного ларька.
Нет толпы, есть народная масса,
Ничего, что хмельная слегка!
Будь неладна, рабочая тема!
Выпил пива — и вот тебе связь
С гегемонами, с массами, с теми,
Кто стихов не читал отродясь.
Я возьму себе воблу посуше
И, спинной отрывая плавник,
Загляну я в рабочую душу,
Про которую знаю из книг.
Я по-свойски, они — по-простому,
Я по матери, то же они.
Что еще человеку живому?
Нету слов — так рукою махни!
Между ними ничем не отмечен,
Я не буду казаться святым.
Знаю только — один я не вечен,
Ну, а вместе — еще поглядим!
Дирижер
Дирижер рукой дрожащей
Вытащил из-под полы
Звук растерянный, щемящий —
Так птенец глядит из чащи,
Так звезда глядит из мглы.
Дирижер рукой суровой
Воздух мнет над головой.
Фрак его черноголовый
Пляшет в пляске бестолковой
И страдает над толпой.
Дирижер хватает флейту,
Вьет невидимую нить.
Склонен к лирике и флирту,
Он парит, подобно спирту,
И не может говорить.
Официант
Как смерч, скользит официант.
Лежит закуска на подносе.
Летит он, светлый, как апостол,
С желанной печенью трески.
Имел бы я такой талант,
Сей миг литературу бросил,
Купил манишку бы, а после
Я удавился бы с тоски.
Умел бы он писать стихи,
Сей миг ушел из ресторана
И сел бы над листом бумаги,
Сжимая пальцами виски.
Узнав, что критики глухи,
Печататься как будто рано
И много надобно отваги,
Он удавился бы с тоски.
Чекист
Чекист сидит, на водку дышит,
Дрожит могучая рука.
Он ничего вокруг не слышит,
Он вспоминает про ЧК.
Он вспоминает, как с отрядом
Он бандам двигался вослед,
Как вызывал его с докладом
Железный Феликс в кабинет.
Он тоже был тогда железный
И храбро дрался за народ.
А вот теперь он бесполезный
Сидит на кухне, водку пьет.
Вязанье
Старуха вязала носки
Какого-то бурого цвета.
От старости или с тоски,
А может, ей нравилось это.
Старуха петельки клала,
Как жизнь свою изображала,
И лампа в середке стола
Светила и ей не мешала.
Две спицы вились, как волчок,
Вот вытянут нитку живую...
«О Господи, я не горюю,
Живу я еще — и молчок!»
Старуха вязала носки,
Последние петли сплетала.
Как тени от лампы резки!
Как свету приветного мало!
Знакомый
Мой знакомый в зеленом плаще
Торопливо с авоськой шагает,
И снежок у него на плече,
Чуть коснувшись плаща его, тает.
Мне известно, что он одинок,
Не устроилось личное счастье.
Дома ждет его только щенок,
Спаниэль удивительной масти.
Мой знакомый приносит кефир,
Пачку «Севера», свежую булку
И, журнал захватив «Новый мир»,
Спаниэля ведет на прогулку.
Совершая привычный маршрут,
Тянет жизнь, как скрипичную ноту.
Жаль, собаки недолго живут.
У него уже третья по счету.
Чепуховые стихи
На носу у дяди Феди
Вырос форменный удав.
Дядя Федя съел медведя,
В зоопарке увидав.
Вот идет он, пролетарий,
Воздух нюхает змеей.
Весь небесный планетарий
У него над головой.
Воздух чист, как умывальник.
Дядя Федя ест озон.
Он фактический ударник
И пострижен, как газон.
А за ним идет машина,
На ходу жуя овес.
Дядя Федя не мужчина,
Он пыхтит, как паровоз.
Свет идет от дяди Феди,
Как от лампочки в сто ватт.
В дяде Феде все медведи
Зычным голосом трубят.
А удав головкой вертит
И сжимается в кольцо.
У питона, как у смерти,
Неприличное лицо.
Старушка
По радио сказали, что вчера
Какую-то старушку сбили танком.
Она кричала: — Чур меня! Чура! —
Бидончик с молоком упал и покатился,
Дымок за танком синеватый вился.
Была старушка и старушки нет —
Остался рубчиком лишь гусеничный след.
По радио сказали, что войны
Не будет завтра. Завтра будет утро.
Старушки с молоком удивлены:
В очередях стоять, как домино,
Им завтра, наконец, разрешено
И вопрошать сурово: — Кто последний?
Последних нет.
Последнюю старушку
Вчерашний танк впечатал по макушку
В сырую землю, и пропало молоко,
Которое далось ей нелегко.
По радио передают погоду.
Про любовь
На закуску была колбаса.
В сутках двадцать четыре часа.
Капитан переставил будильник,
А на кухне взревел холодильник.
На десерт были изюм в шоколаде.
Капитан без ума был от Нади.
Капитан распоясался, зверь!
Дерматином обтянута дверь.
На паркете пятно от ликера.
Вся надежда теперь на суфлера.
Но Надежда молчит, как комод.
У Надежды малиновый рот.
Тонкой пленкой подернулись шпроты.
Капитан был пятнадцатой роты.
Ночью выдохся весь лимонад.
Капитаны не знают преград.
Горилла
(из Жоржа Брассанса)
В Зоопарке прекрасный пол,
Со стыда не пряча лица лица,
Как-то раз наблюденья вел
За гориллой в виде самца.
Дамы пялились, так сказать,
На тот орган в рыжей шерсти,
Что мамаша мне называть
Запретила, Боже прости!
Бойтесь гориллу!
Вдруг открылась эта тюрьма,
Где томился прекрасный зверь.
Распахнулась она сама,
Видно, плохо заперли дверь.
«Ну, сейчас я ее лишусь!» —
Прорычал самец на ходу.
Угадали вы, я боюсь! —
Он невинность имел в виду.
Бойтесь гориллу!
И хозяин кричал: «Скандал!
Зверю нет еще и восьми!
Мальчик в жизни самки не знал,
Он ведь девственник, черт возьми!»
Но бабенки вместо того,
Чтоб использовать данный факт,
Побежали прочь от него.
Это был непонятный акт!
Бойтесь гориллу!
Даже дамы, что час назад
Были мысленно с ним близки,
Мчались в ужасе, доказав,
Что от логики далеки.
Я не вижу в этом причин,
Потому как горилла — хват
И в объятьях лучше мужчин,
Что вам женщины подтвердят.
Бойтесь гориллу!
Все несутся, не взвидя свет,
От четверорукой судьбы,
Кроме двух: старухи ста лет
И расфранченного судьи.
Видя этакий оборот,
Зверь направил свои стопы,
Ускоряя бешено ход,
К ним, оставшимся от толпы.
Бойтесь гориллу!И вздохнула старуха: «Ох!
Я не думаю, чтоб сейчас
Кто-нибудь, скажем прямо, мог
На меня положить бы глаз!»
А судья говорил, что бред,
И за самку принять его
Невозможно... А впрочем, нет
Невозможного ничего.
Бойтесь гориллу!
Что бы сделал из вас любой,
Если б ночью, ложась в кровать,
Меж старухою и судьей
Был бы вынужден выбирать?
Что касается до меня,
Я бы полностью все учел
И старуху, уверен я,
В роли женщины предпочел.
Бойтесь гориллу!
Но горилла ведь, как на грех,
Избирая собственный путь,
Хоть в любви превосходит всех,
Но не блещет вкусом ничуть.
Потому, не грустя о том,
Что избрали бы я и ты,
Зверь берет судью, а потом
Устремляется с ним в кусты.
Бойтесь гориллу!
Продолжения, как ни жаль,
Не могу рассказать для всех.
Это вызвало бы печаль
Или ваш нездоровый смех.
Потому что, подставив зад,
Звал кого-то и плакал он,
Как несчастный, что днем назад
Был им к смерти приговорен.
Бойтесь гориллу!
Перевод с французского
Раскаявшийся сутенер
(из Жоржа Брассанса)
Она стояла у ворот
«Святой Мадлены»
И наблюдал честной народ
Ее колени.
Она сказала: «Котик мой,
Пора влюбиться...»
И понял я, что предо мной
Лишь ученица
Господь способности ей дал
И часть сноровки,
Но что такое Божий дар
Без тренировки?
Хотя монашкой лучше стать,
Чем жить в притоне,
Как не устанут повторять
У нас в Сорбонне.
Я был взволнован, как никто,
Несчастной крошкой
И показал ей кое-что,
Совсем немножко.
Попутно я ее учил —
Ей это надо! —
Как привлекать к себе мужчин
Посредством зада.
Я ей сказал: «Вся трудность в том,
Что на панели,
Лишь научась вертеть хвостом,
Достигнешь цели.
Но, обращаясь молодцом
С тем инструментом,
Варьируй темп с юнцом, с глупцом,
С интеллигентом...»
И вот тогда, благодаря
Моей услуге,
Я компаньоном стал не зря
В делах подруги.
И как сказал поэт большой
В какой-то строчке,
Мы были телом и душой
Поодиночке.
Когда бедняжка шла домой,
Оставшись с носом,
Я к ней не лез — ни Боже мой! —
С пустым вопросом.
Но, несомненно, от тоски
Я был не в духе
И раздавал ей тумаки
И оплеухи.
Но вот она, к моей беде
И как-то сразу
Вдруг подцепила черт-те где
Одну заразу.
И как подруга или просто так
Для пробы
Мне подарила, как пустяк,
Свои микробы.
Я от уколов и со зла
Не взвидел света
И понял — нету ремесла
Дурней, чем это!
Поняв раскаянье мое,
Она рыдала,
Но все напрасно! До нее
Мне дела мало!
Моя подружка, сев на мель,
Не шита лыком,
Поспешно бросилась в бордель
В объятья к шпикам.
Там покатилась, как ни жаль,
Она все ниже...
Какая жуткая мораль
У нас в Париже!
Перевод с французского
Разговор с Хайямом
Г. С. Семенову
Хорошо было древним поэтам, Хайям!
Узнавали их не по газетам, Хайям!
На пиру говорил, не заботясь о славе,
И остался бессмертен при этом Хайям
Ты ответь мне, Хайям, на законный вопрос:
Если были, и впрямь, Магомет и Христос,
Почему мы живем уже столько столетий,
А на этой Земле не убавилось слез?
Оптимистом быть трудно, Хайям, помоги!
В этом мире беспутном, Хайям, помоги!
Если веру и цель указать мне не можешь,
Хоть мгновением судным, Хайям, помоги!
Впрочем, будем добры. Люди слабы, Хайям.
Ради денег живут, ради славы, Хайям.
Я не лучше других и не хуже, но все же,
Почему на людей нет управы, Хайям?
Все не так уже серьезно, Хайям, дорогой!
Лучше рано, чем поздно, Хайям, дорогой!
Лучше редко да метко, а если не вышло,
Пусть хотя бы курьезно, Хайям, дорогой!
Современник не тот, кто живет среди нас.
Современник умрет, может быть, через час.
Лишь один, о Хайям, у меня современник —
Кто прочтет и поймет череду этих фраз.
В доме писателей
Какая-то пьяная морда
И пластырь на ней, словно хорда.
Глаза нагловатые узки,
И чертиком прыгает мускул.
Вот морда за нею другая:
Ухмылка от края до края
И нос безобразного цвета
Ее выдают как поэта.
Вот третья маячит в тумане:
— Цыгане,— кричит,— где цыгане?
И светятся уши, как свечи,
Ловя бестолковые речи.
Собрались служители музы.
Трещат биллиардные лузы.
— Туза от борта в середину!..
Простите мне эту картину.
Молитва
Жить по вашим законам — увольте!
Пусть я буду по горло в дерьме,
Хуже негра в республике Вольте,
Горше узника в черной тюрьме.
Пусть я буду последним из нищих
Или первым шутом у ворот.
Пусть свинцовой толпой в сапожищах
Мою душу растопчет народ.
Пусть друзья от меня отвернутся
И семья проклянет навсегда.
Пусть никак от греха не очнуться,
А потом не сгореть со стыда.
Пусть я буду с любимой в разлуке,
Пусть умру я, как зверь, в стороне,
Жизнь сгубив на бесцельные звуки...
Боже мой, протяни ко мне руки,
Протяни свои руки ко мне!
Званый обед
Опять вино, и разговоры,
И разговоры, и еда.
Уже сгорают со стыда
Воспитанные помидоры,
Уж зеленеют от тоски
Огурчики в стеклянной банке,
А сом, разрезан на куски,
Печально спит в своей жестянке.
Обед сверкает, точно зуб
В шикарной пасти метрдотеля.
Вот разговор зашел про суп,
Потом про скульптора Бурделя,
Потом немного про хоккей...
Обед удался. Все довольны.
О Боже! Позвони скорей
С твоей высокой колокольни!
Не презирай меня, Творец!
Я создан по твоим проектам
Не как хлебатель кислых щец
И разговоров «с интеллектом».
Ты создавал меня, старик,
Для равноправного общенья,
Но я утратил Твой язык
И прячу взор в боязни мщенья.
Как надоел мне этот мир
Фиглярства, бешенства и скуки!
Упрятаны в подкожный жир
Души моей живые звуки.
И сердце плавает в груди,
Как рыба, шевеля глазами.
О Господи! Не уходи,
Не пропадай под небесами!
Наверно, я еще не тот,
По ком Ты мучался ночами,
Но, ложечку суя в компот,
Я все же грустен и печален.
А где-то там моя душа,
Оторванная от обеда,
Как бы с восьмого этажа,
Глядит на лысину соседа.
Дачная хроника
Звенит ленивая гитара,
Небрежно вторя голосам.
Березы, точно струйки пара,
Проистекают к небесам.
Все ладно: песня и природа.
Все хорошо и тут и там.
Сентенции такого рода
Нередко помогают нам.
День пролетел — уже удача.
Десятибалльный ураган
Нас минул. Не сгорела дача.
В поселке не возник вулкан.
Исправно радио молчало.
Под нами не сломался стул.
Весь день корова не мычала.
Никто из нас не утонул.
Никто в обед не отравился
Грибами. Не было грибов.
Никто и в погреб не свалился,
Хотя здесь много погребов.
Лились чаи. Мелькали спицы.
Стучали ходики в виски.
Лес не шумел. Не пели птицы.
Цветы завяли от тоски.
Портрет
Обо мне шептались за спиной.
Я не знал, что обо мне шептались.
Разговоры те с моей судьбой
Как-то странно так переплетались.
Я себя почти не узнавал.
Неужели все, что говорилось,
Было правдой? В памяти провал!
Будто что-то главное забылось.
Слышите, вы спутали меня!
Я не тот, что есть на самом деле.
Все детали внешние храня,
Вы объединить их не сумели.
На портрете этом все не так:
Там какой-то клоун в пестрой маске.
Живописец был большой чудак
Или, как дальтоник, спутал краски.
Видно, не хватило ремесла
Завершить работу над портретом.
Впрочем, говорили не со зла.
Не со зла. Спасибо и на этом.
Памятник
Я памятник себе еще не начал.
Да и к чему он — памятник Себе?
И век иной, и думают иначе
О памяти и о судьбе.
Я весь умру или чуть-чуть останусь —
Все это мало трогает меня.
Но главное — я с жизнью не расстанусь
До часа смертного и дня.
Не называя адом или раем
Наш мир, хочу сказать я о своем:
Как часто мы не просто умираем —
Мы жить перестаем.
Предамся лучше сладкому похмелью,
Влюблюсь или сыграю на трубе,
Чем буду мучаться бесплодной целью:
Оставить память по себе.
Ведь наша жизнь, того гляди, обманет
И убежит, и промелькнет, как миг.
Так пусть уж лучше друг меня помянет,
Чем друг степей калмык.
Вместо письма
Сердце мое не стыдится
Вам признаваться в грехах.
Знаю, что лучше влюбиться,
Чем объясняться в стихах.
Сколько неслыханной мощи
В соединенье сердец!
С выдумкой все-таки проще:
Сам ей положишь конец.
Будет на правду похожа
И никому не вредна.
Будет красива... И все же,
Господи, как холодна!
Маргарита
Вот окошко, где скрыта
Чья-то жизнь от людей.
— Мастер, где Маргарита?
— Дома нянчит детей.
Много стирки да глажки
И на завтра обед.
Позабыты замашки
Прежних лакомых лет.
Как плыла горделиво
Среди прочих невест
И дарила лениво
То улыбку, то жест.
Нет той силы и власти,
Нету той красоты...
— Ах, наивный мой Мастер!
Ошибаешься ты.
Эта внешность привычки
И погашенный взор
Лучше всякой отмычки
Отпирают затвор.
Ты поймешь, постепенно
Доходя до основ,
Что опасней измены
Прелесть тайная снов.
Пусть до времени скрыты
Эти сладкие сны...
Мастер, где Маргарита?
— На балу Сатаны!
Воскресенье
Тихо голуби летают,
Тихо крыльями шуршат.
Люди медленно шагают,
Мысли тоже не спешат.
Ясный сумрак воскресенья
Легок и рассчитан на
Тихое произнесенье
Слова темного: война.
1.
И опять звезда горит в окне.
Милая! Не гасни надо мною!
Я готов сгореть в твоем огне,
Ниточкой сгореть волосяною.
Милая! Ты у меня одна.
Почему же медлишь, выбирая
Полусвет вечернего окна,
Словно шепчешь: «Я не та, другая...»Надо быть звездой серьезной
В светлой россыпи морозной
Над январским декабрем.
Надо быть невиноватым,
Надо плыть по перекатам,
Надо жить, пока живем
3.
Загадочные лица
Глядят на нас с небес.
Гори, моя сестрица!
Я твой противовес.
В душевном равновесье
Живу лишь оттого,
Что кто-то в поднебесье
Сгорает за него.
Летучим звездопадом,
Созвездием миров,
Не называя братом,
А просто так, без слов.
4.
Непросто тебе поверить,
Себя уличив во лжи.
О Господи, вот потеря!
Что хочешь, то и скажи.
Скажи, что горишь напрасно,
Как эта звезда в окне.
Скажи, чтобы стало ясно,
Зачем ты не веришь мне?
5.
Звезда упала с неба
Совсем не потому,
Что не хватило хлеба
Тебе или ему.
Звезда с небес упала,
Как яблоко, сладка.
Души нам не хватало,
Такого пустяка!6.
Вот и все. Замолчала.
В пустоте полечу
От исхода к началу
По прямому лучу.
Пролетая над вами,
Помашу вам рукой.
Низко над островами,
Над Невою-рекой.
Упаду на торфяник
И зароюсь во мху,
Где, как маковый пряник,
Блещет день на бегу.
Какое счастье — быть свободным
От разговоров, от статей,
От книг с их жаром благородным,
От любознательных друзей,
От развлечений, от погоды,
От женщин, Бог меня прости! —
От вдохновения, от моды
И от работы до шести.
Какая радость — жить счастливым
Для разговоров, для друзей,
Для книг с их миром молчаливым,
Для праздников, для новостей,
Для размышлений, для природы,
Для женщин, черт бы их побрал! —
Для вдохновенья, для свободы,
Которой так и не узнал.
Один
Чужие столики томились,
Чужая музыка плыла,
Чужое пиво шевелилось
В стаканах чешского стекла.
Вокруг меня чужие взгляды
Скользили вдаль из-под руки,
И чьи-то души были рядом,
Но бесконечно далеки.
И в одиночестве, как в яме,
Я был чужим, я был ничей,
Уже оставленный друзьями,
Еще не встретивший друзей.
Тост
Дерябнем по маленькой, что ли?
Посмотрим стакан на просвет.
В моем мутноватом глаголе
Давно уже крепости нет.
Дерябнем по-тихому, чинно,
Без всяких возвышенных фраз.
Причина? Найдется причина!
Была бы возможность у нас.
Мы смирные, мы не деремся,
Не черпаем удаль в вине.
Смирны мы, пока не напьемся,
А если напьемся — вдвойне.
Мы тихие. Так получилось,
Что сдержанность стала лицом.
Не можем, скажите на милость,
Назвать подлеца подлецом!
Не можем мы даже признаться,
Что больше не можем... Каюк!
Остыли мы, милые братцы,
Сгорели внутри, как утюг.
По-прежнему, разве что, в силах
По старой привычке своей
Всем скопом кричать о России,
Когда надо плакать по ней.
Петербургская повесть
Наклонился сугроб вислоухий,
Словно пьяный, держась за фонарь.
Сонно кружатся белые мухи,
На земле происходит январь.
И такое кругом постоянство,
Застарелое, как граммофон,
Что спасаешься чудом от пьянства:
То ли день пролетел, то ли сон?
Подо льдом не шевелятся реки,
И порою представить легко,
Что живешь в восемнадцатом веке,
Где барокко или рококо.
Сядешь в сани. Запахнута полость.
Застегнешь меховой воротник...
Где она, петербургская повесть?
Желтым глазом косит коренник.
Погоняй! За Михайловский замок,
По Фонтанке, мохнатой, как ворс.
Часовой у шлагбаума замер
Или попросту, бедный, замерз?
По Фонтанке!.. Пока не напомнит
О другом и не вывернет руль
В ту же полночь спешащий на помощь
В милицейской машине патруль.
1.
Вот город мой: собор граничит с небом,
Фонтанка, вся засыпанная снегом,
Набухшие от сырости дома
И мокрая, как варежка, зима.
Вот город: он возник за поворотом.
Автомобиль с забрызганным капотом,
Слепой на перекрестке светофор
И день, ушедший крадучись, как вор.
Вот город: он хрипит уже, простужен.
Вот Летний сад: он никому не нужен.
Речной гранит лежит на берегу
И выгибает мостики в дугу.
Вот город мой: принадлежит любому.
Но произносишь: «Нет не мне, другому!»
Но произносишь: «Вовсе никому!» —
Весь до корней принадлежа ему.
2.
В капризном рисунке зимы
Деревья и люди размыты.
Вот в Летнем саду — это мы,
А статуи плотно забиты.
Вот в Летнем саду — это нас
Кружило, как листья, недавно.
Теперь мы взрослее на час,
И снег опускается плавно.
Теперь мы выходим вдвоем
Прогуливаться по аллеям
И вот, обогнув водоем,
Взглянуть друг на друга не смеем.
3.
Черная речка густа и грустна,
Черная речка без дна.
Плачет трамвай, пролетая над ней,
Искрами синих огней.
Редкий прохожий, подняв воротник,
К низким перилам приник.
Черная речка, как чертова вена:
Серая, снежная, смертная пена.
4.
Дворник со скребком,
Музыкант со скрипкой.
Пес бежит бочком,
Сфинкс лежит с улыбкой.
Все обман, все жуть,
Всюду знак вопроса.
Снег летит, чуть-чуть
Наклоненный косо.
И река, и мост
Лейтенанта Шмидта,
И заморский гость
Белой ниткой шиты.
Мало кто знаком
В панораме зыбкой:
Дворник со скребком,
Музыкант со скрипкой.
5.
Мокрый снег за воротник
Опускается бездомно.
Человек к стеклу приник,
Площадь мутная огромна.
Ни души. Один маяк
Александровский подсвечен,
И прохожий, как моряк,
Правит к берегу, поспешен.
6.
Утром все заледенело,
На морозце звякая.
Солнце добела нагрело
Самовар Исакия.
Где там тени, что направо
И налево шастали?
Улыбается застава
Нарвская от счастия.
Улыбается прохожий
С поднятым воротником,
Улыбается, похоже,
Даже дворник со скребком.
Говорит, набычив шею:
— День-то, день-то! Вашу мать!
Ну, а дальше я не смею
Речь его пересказать.
Не декабрь — начало марта!
Ледяной по крышам звон.
И синоптик прячет карты
С указаньем на циклон.
Новогоднее
Здравствуй, год семидесятый!
Различаю за чертой
Профиль времени усатый
В тонкой рамке золотой.
То ли память, как овчарка,
По следам моим бежит,
То ли выпитая чарка
Мне несчастье ворожит?
Вижу год, как на ладони,
В отрывном календаре.
Не участвую в погоне,
Не участвую в игре.
Но когда пробьют двенадцать,
Точно обухом, часы,
Надо, надо улыбаться
В золоченые усы!
Январь 71
Кто обидел эту зиму?
Не припомнить на веку:
Ленинград подобен Крыму,
Крым подобен сквозняку.
Навсегда пропала вера.
Старый дедушка Мороз
Неприятен, как холера,
И бессилен, как прогноз.
А зима все плачет, плачет.
Мокнут перья снегирей.
— За окном водичка скачет! —
Как сказал мой сын Сергей.
В автобусе
Зима, как на ватной подкладке,
До марта пошитая в рост,
Играет с автобусом в прятки
И гонит его через мост.
Оттаять дыханьем горячим
Кружок на стекле ледяном
И стать на мгновение зрячим,
Весь мир увидав за окном,
Который бежит торопливо
С поспешностью той же, что ты
Летишь сквозь него молчаливо,
Минуя дома и мосты.
Светофор
Бог, сидящий в светофоре,
Красным глазом подмигнет.
Это значит — либо горе,
Либо правый поворот.
А когда, усмешку пряча,
Он зажжет зеленый глаз,
Это значит, что удача
Светит каждому из нас.
Но, мигая желтым глазом,
Бог дает такой совет —
Двух цветов избегнуть разом:
Нет удачи — горя нет.
Памяти друга
Мой друг необходимый!
Тебе моя печаль,
Таежной струйкой дыма
Протянутая вдаль.
Прости меня: поверил,
Прости: привыкнуть смог
К тому, что срок отмерен
И подведен итог.
Прости, что рядом не был
С тобой в последний миг,
Когда лишь только небом
Услышан был твой крик.
Когда вода сомкнулась,
И черная звезда
Как будто оглянулась
И пала в никуда.
* * *
Организованный свистом автобусных шин
Или трамвайным трезвоном на улицах нашего града,
Я говорил: ничего мне от жизни не надо,
Ни полушарий Земли, ни сияющих горных вершин.
Думал я так: полушария мозга сильней
Подлинной жизни, а выдумка ярче природы.
Разум, вместивший в себя очертанья свободы,
Счастлив не солнечным светом, а миром теней.
Думал я так, но душа тосковала по ним,
Солнечным людям, не знающим страха и боли.
Значит, свобода души — лишь предчувствие воли,
Я несвободен, но мыслью к свободе гоним.Александру Кушнеру
1.
Будь осторожен, прохожий!
Ладный, умытый, пригожий
От головы и до пят,
Чувствуешь ли меж лопаток,
Как осторожен и краток
Мой изучающий взгляд?
Точно анбтом над линзой
Или чайханщик над брынзой,
Я над тобою склонен.
Вижу такие детали,
Что до меня не видали
В хрониках прошлых времен.
Плох ли, хорош современник,
Я его преданный пленник,
Он мой заглавный мотив.
Лирика — это не фокус!
Главное — точно на фокус
Свой навести объектив.2.
Кого-то подслушать украдкой,
Кого-то увидеть, а там
Вдвоем с молчаливой тетрадкой
За ними пройти по пятам.
И, пользуясь свойствами зренья,
Их судьбы — трудны ли? легки? —
В другое продлить измеренье,
В скупое пространство строки.
3.
Поэт, парящий над толпой?
Нет, это не для нас с тобой.
Поэт, невидимый в толпе,
Скорей, по мне и по тебе.
Пророческий и трубный глас —
Он, очевидно, не для нас,
И в позе гордой красоты
Не устоим ни я, ни ты.
Скорей, останется для нас
Полночный час да зоркий глаз,
Да скрытой камеры щелчок.
Никто не видел и — молчок.
Ветер, я снова болен.
Робок мой детский дух.
Я выбирать не волен,
Ты же свободен, друг!
Трудно стоять спиною,
Валит и бьет с боков.
Распоряжайся мною
Там, в глубине веков.
2.
Черный ветер прилетел,
Страшный ветер прошлогодний
Дикой флейтой засвистел,
Дырку высверлил в душе
И вытягивал из тел
Звуки музыки звериной.
На девятом этаже
Я живу с женой Мариной.
Колыбельную нам пел
Довоенный ветер.
3.
Паскудная мысль о поэте,
Поспешно латающем течь,
Покуда на всем белом свете
От ветра ни встать и не лечь;
И вышивка шелковой речи
На ощупь гладка и тепла,
Пока прикрываются свечи
Броней ветрового стекла.4.
Ветер порывами правит.
Ветер стучится в виски.
Ветер погонщика славит
И ослепляет пески.
Ветер Сахары и страха,
Ветер, как бич пастуха,
Гонит верблюдов Аллаха
К мертвому морю стиха.
5.
Телеграмма далекого века.
Римский Форум, рифмованный зал.
Жил на свете философ Сенека,
По-латыни трактаты писал.
Прилетел этот ветер оттуда,
Чтоб смешать костяной алфавит.
Был убит обыватель Иуда,
А философ Сенека забыт.
6.
Вихрем разве назову
Я тебя, спасая крыши?
Слышишь? Незачем Неву
Загонять до льва и выше.
Наводненья хороши
В историческом аспекте.
Я шагаю. Ни души
На Владимирском проспекте.
Кто прохожих не пугал
И во мраке не скрывался?
Пушкин где-то здесь шагал,
Кушнер где-то ошивался.
Может быть, пора и мне
Быть у ветра на ремне.
Тихое сердце
В темном провале колодца
Светит живая вода.
Тихое сердце не бьется,
Только вздохнет иногда.
Плоти комочек несчастный
Величиною с кулак.
Чем-то душе сопричастный
Тайный о времени знак.
Слышу, как медленной кровью
Ты прорастаешь во мне.
То, что казалось мне новью,
Все для тебя в старине.
Если поспешного пыла
Полон я в утренний час,
Шепчешь ты: «Все это было.
Все это было не раз.
Нам суждено повториться
Даже в предчувствиях, но
Этой водою напиться
Тоже не всем суждено».
Скрипка
За дверью скрипка заиграла.
Я раньше скрипку не любил.
Теперь то время миновало,
Я навсегда его забыл.
Стою на лестничной площадке
И жадно слушаю, как там
Скрипач в таинственном порядке
Разводит ноты по местам.
Струна пиликает так тонко —
Порой не уследить за ней.
Нужна другая перепонка,
Нежнее, может быть, моей.
Стою, и слушаю, и плачу,
И говорю с самим собой,
Что я совсем немного значу
Пред этой скрипочкой сухой,
Которая вот так, невольно,
Случайно, судя по всему,
Заставит плакать добровольно
И неизвестно, по чему.
* * *
Времени тонкие нити —
Елочный дождь от верхушки;
Бусы, гирлянды событий,
Хлопоты, хлопья, хлопушки.
В спешке (куда не успели?),
В блестках (а все же тревожно!)
Не замечаем, что ели
Снегом укрыты надежно.
Не понимаем, что корни
В землю врастают не сразу.
Надо немного спокойней
Каждую новую фразу.
Надпись на полях
Ю. М.
Сколько бы лет мы ни жили,
Лишь ускользающий час,
Сладкий, как запах ванили,
Дразнит и мучает нас.
Он, неизвестный, манящий
Близостью жизни иной,
Ярче, чем день настоящий,
Даже в минуте одной.
Может быть, в том-то и счастье,
Чтоб, догоняя его,
Жить настоящим отчасти
И не винить никого.
* * *
Милая! Не посмотрев на небо,
Многие уходят умирать.
Разве на земле достанет хлеба,
Чтобы накормить всю эту рать?
Мы с тобой, попутчики живые,
Говорим на тихих языках
И глядим, как будто бы впервые,
На просветы в низких облаках.
Там, в провалах туч, в бездонных ямах,
В глубине прощальных наших глаз,
Столько птиц, свободных и упрямых,
В небо улетающих от нас.
Сколько лет!.. Мелькнули, улетели,
Будто краску смазали с холста.
Милая! Предсмертный холод в теле.
Пустота бумажного листа.
«...Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих затеях.
Глядеть тошнит...»
В. Шекспир
(«Гамлет», акт I, сцена 2)
1. Бедный Йорик
Могильщики, как черви. Гнуснее нету харь!
Принц Гамлет держит череп, а череп, как фонарь,
Сияет бледным светом, и челюсти в земле.
Ты, Йорик, был поэтом. Ты светишься во мгле.
Пусты твои глазницы, и отвалился нос.
В партере ищут лица ответа на вопрос.
А принц, как алкоголик, шатается, дыша...
Ты умер, бедный Йорик! Чиста твоя душа.
Не потому ли бедным остался ты для нас,
Что был поэтом вредным и даже в смертный час,
Покуда лесорубы пилили ель на гроб,
Кривил в усмешке губы и морщил бледный лоб?
Принц Гамлет (он философ) сказал бы так: «My God!
Не задавай вопросов и не ищи острот.
Труби про труд ударный и радуйся, трубя.
Язык твой — враг коварный, и он убьет тебя».
Но ты, упрямый Йорик, юродствовал, крича,
Пока блестел топорик в руках у палача.
У прошлого украден, в грядущее не взят...
Как говорят, нагляден, нагляден результат!Ну что б тебе покоя и безобидных слов?
Пейзажей над рекою, телят, щенят, козлов?
Ну что б сказать, как светел простор родных полей?
Но ты упрямо метил в вельмож и королей!
Покойся, бедный Йорик! Покойся, мертвый шут!
Когда-нибудь историк напишет скучный труд
И разберет до корки, и базу подведет,
И свистнет рак на горке, и рыба запоет...2. Посвящение
Погляди, зевака, зритель!
Снизойди до мелочей!
Ты свидетель и святитель
Наших горестных речей.
Без тебя мы, как лекарство
Без почуявшего боль,
Как король без государства
И без цифры круглый ноль.
Не какой-нибудь поклонник
И ценитель громких фраз —
Нам ты нужен как сторонник,
Сборщик хроник про запас.
Погляди, мудрец, зевака —
Пусть немой, но не слепой —
Как там Гамлет-забияка
Машет шпагой над толпой.
3. Первый монолог Гамлета
Зал черен, как могила.
Качаясь на краю,
Скажу о том, что было.
Что будет — утаю.
Вот выброшен наружу
Последний ком земли.
Разворовали душу,
По крохам унесли.
Вам, девушка в партере,
Вам, девушкин жених,
Дарил ее по мере
Способностей своих.
Но где-то в середине
Шекспировских страстей
Увидел — нет в помине
Меня среди людей.
Я растворился в зале
Средь ваших душ и тел,
Но лучше вы не стали,
А сам я — опустел.
Я стал теперь помельче,
Себя не сохраня,
И лишь немного желчи
Осталось у меня.
Излить ее бумаге,
А там когда-нибудь
Себя подставить шпаге
И глубоко вздохнуть...
4. Шепот в бельэтаже
«Этот Гамлет, он заслуженный артист,
Поменял двух жен, молоденьких актрис,
А теперь живет с народной из кино.
Впрочем, это для искусства все равно.
Он недавно был в Париже, говорят.
Замечаете, какой надменный взгляд?
И мешочки под глазами. Пьет, как гнус!
Впрочем, это для искусства даже плюс.
А на днях я повстречал его в метро.
Шел с букетиком и щурился хитро.
По всему видать, пройдоха хоть куда!
Впрочем, это для искусства не беда.
Чем заслуженней артист, тем он наглей.
Он за выход получает сто рублей!
И за что ему везде такой почет?..»
Вот вам мой стенографический отчет.
5. Обращение к ложе
Простите за грубость, искусство,—
Оно вам до лампочки, сэр!
Разбудит в вас бульшие чувства
Красиво нарезанный сыр.
Простите! Еще, кроме сыра,
Копченая есть колбаса.
Зачем же ходить на Шекспира,
Бессмысленно пяля глаза?
На чёрта вам слушать Гамлйта
И прочих дурацких фигур,
Коль есть отбивная котлета,
А также сациви из кур?
Неужто вам так интересно,
Кто будет в финале убит?
Искусство — оно бесполезно
И в целом здоровью вредит.
Но главное даже не в этом!
А вдруг западет вам на ум
Внушенная тем же Гамлйтом
Одна из опаснейших дум?
А вдруг вам захочется тоже,
Безумствуя: «Быть иль не быть?»,
Махать кулаками из ложи
И люстры хрустальные бить?
Шекспир — это все же не шутка!
Прошу вас, ступайте домой!
Уже фарширована утка
И зреет в печи духовой.
6. Второй монолог Гамлета
Любить людей, угрюмо ненавидя,
Иль ненавидеть, искренне любя?
Не лучше ль, никого из них не видя,
Старательно описывать себя?
Себя — чревоугодника, повесу,
Предателя, фальшивого льстеца,
Актера, наспех вставленного в пьесу,
Болтливого пророка, подлеца.
Себя, в котором тысяча пороков
И столько же блистательных идей,
Усвоившего несколько уроков
Среди людей, на людях, для людей.
Себя — героя, циника, невежду —
Перетрясти, как старый чемодан,
Испытывая тайную надежду,
Что зрители воспримут как обман,
Как зрелище, как позу, как рисовку
Мою с натуры списанную роль.
Обрадуются, разгадав уловку:
«Король погиб? Да здравствует король!»
Орите — на галерке и в партере —
Приветствуя, завидуя, кляня!
Мой судия — внутри, и к высшей мере,
Страдая, он приговорит меня.
7. Лейтенант на приставном кресле
Помощи ждет? Совета?
В зале так мало света!
Не различаю глаз.
Что же сказать вам, зритель?
Ваш офицерский китель —
Он разделяет нас.
Вы человек, который
Служит стране опорой.
Я же служу шутом.
Нет, от моей улыбки
Стены не станут зыбки,
Не покачнется дом.
Быть не должно двух мнений:
В Гамлете тьма сомнений,
Но, как ни странно, вы
Ищете в черном зале
Совести и печали,
Пищи для головы.
Знайте, пока мы рядом:
Вы с напряженным взглядом,
С горькой усмешкой — я,
Надобны в равной мере
Мне — ваша твердость в вере,
Вам — боль и скорбь моя.8. Суфлер
Старичок с лицом поганки
В будке сплюснутой сидит,
Как танкист в картонном танке,
Мертвым шепотом свистит.
Он доверенный Шекспира.
Вот трагедия творца:
Точно гроб, его квартира,
У Шекспира нет лица!
Гамлет, видимый на сцене,
Уличен в большой измене.
Он понес какой-то бред,
Чем нарушил весь сюжет.
Этот Гамлет стал опасен!
Старичок стирает пот,
Стонет, делается красен
И, вздыхая, воду пьет.
Побелев потом, как тесто,
Или попросту, как мел,
Старичок теряет место,
На котором век сидел.
9. Билетерша
Билетерша, седая букашка
С буклями на голове
И буквами в программке,
Ждет антракта, вздыхает, бедняжка, —
Как ей все надоело!
Этот Гамлет еще в годы НЭПа —
Артист был другой,
Фамилию она забыла —
Точно так же кривлялся нелепо.
А что изменилось?
10. Галерка
Галерка сегодня тиха
И, скажем, не так откровенна.
Молчит, доходя постепенно
До тайного смысла стиха.
Не то, что тому десять лет
Назад, когда искоркой Божьей
Взлетал на подмостки пригожий
И ладный красавец-поэт.
Тогда заклинанья его,
Признаюсь, и мне приносили
Уверенность в завтрашней силе,
А ныне в них нет ничего.
Теперь все скромнее на вид,
Сложней, я сказал бы, и строже.
И чувства, и мысли дороже,
Но что же галерка молчит?
11. Места для критики
Прошу прощенья! Сволочи и стервы —
Их мало, но они, конечно, есть —
Пришли пощекотать немного нервы
И услыхать слова про долг и честь.
Как правило, им лучше всех известно,
Где Гамлет слаб, а где явил талант.
Мне кажется, считать им даже лестно
Себя умнее, чем комедиант.
Несчастный Гамлет! Правила наруша,
Как бы ребенок, ждущий похвалы,
Зачем он выворачивает душу
Пред теми, что ничтожны и малы?
Неужто он еще не понимает,
Что самый наилучший приговор —
Их зависть и растерянность немая,
Их озлобленье и его позор?12. Третий монолог Гамлета
Он думает, он счастлив — этот тип,
Лениво наблюдающий за мною
В бинокль. Он полагает, что искусство
Сродни послеобеденному сну
В обширном каталоге удовольствий,
Где издавна стоят на первых строчках
Жратва, вино и женщины... Теперь,
В антракте между первыми и третьей,
Он задницей утоп в пружинном кресле
И слушает желудок свой. А я,
Нелепый аккомпанемент желудка,
Кричу со сцены: «Быть или не быть?!»
Конечно, быть! Достигнув положенья,
Купить машину, съездить на Кавказ,
Потом туристом прокатиться в Лондон,
Чтоб там уже, в Шекспировском театре,
С вниманием «to be or not to be»
Прослушать... Ах, несчастный этот Гамлет!
Чего он хочет, бедный англичанин
И датский принц? Неужто, в самом деле,
Прогнило что-то в королевстве Датском?13. В партере
Накрашенное женское лицо
Круглится, как пасхальное яйцо,
И мысль старательно изображает.
А между тем, слепая, словно крот,
Рука соседа ей коленку мнет
И женщине нисколько не мешает.
Принц Гамлет прочитал свой монолог.
Рука уже почти что между ног
Приподымает юбку осторожно...
Искусство, всем знакомое давно,
Когда в партере бархатном темно
И даже невозможное возможно.
Чулок шершав, а пальцы холодны.
Видны лишь лица. Как они бледны!
Глаза влажны, и стеснено дыханье.
Скорее, Гамлет! Быть или не быть?
Но можно ли Офелию любить,
Не испытав греховного желанья?
Поэтому пускай пристойный лик
Покроет тайной этот жалкий миг.
Поэтому смелей, рука соседа!
О дайте свету! Дайте хоть звонок!
Куда бежать от этих рук и ног?
На коже лишь следы. В душе — ни следа.14. Офелия
Девочка, веточка счастья,
Замерла в третьем ряду.
В ком еще столько участья,
Столько вниманья найду?
Вот она, вроде бы с нами,
Можно потрогать рукой.
Тешится сладкими снами,
Как леденцом за щекой.
Вздрагивая то и дело,
Мятый платок теребя,
Вытянулась, улетела
И позабыла себя.
Это она у кулисы,
Зная всю жизнь наперед,
Голосом взрослой актрисы
Тихую песню поет.
Как сохранить ее веру
И оградить ото лжи?
Вся она — вызов партеру
И утвержденье души.
Смолкни, ненужная лира!
Что ей вся наша игра —
Девочке с совестью мира,
Ветке с ростками добра?
15. Песенка шута
Вперемежку так проскачем:
Гамлет, свита с королем...
Может, что-нибудь да значим?
Может, зрячими помрем?
Так проскачем вперемежку:
Гамлет, Йорик, шут, дурак...
Или спрятать нам усмешку?
Или, вправду, надо так?
Так! Со шпагой на отлете,
Жаля и жалея вас...
Может, что-нибудь поймете,
Хоть потом, хоть не сейчас.