Александр Житинский "Потерянный дом, или Разговоры с Милордом (20)"

Глава 20

Воздухоплаватели

После ассенизационного субботника общественная жизнь кооператива на Безымянной круто набрала высоту; как будто обозначился перелом в сознании, появилось наконец чувство локтя и сплоченности. Понятие «наш дом» перестало быть адресно-географическим, сделавшись вдруг для многих кооператоров родным, кровным. Система кооператива, бывшая раньше для его членов чисто внешней и даже умозрительной, если пользоваться нашей классификацией, внезапно оказалась внутренней, определяющей мысли и поступки.

Немалую роль здесь сыграло, как ни странно, название стенгазеты, столь удачно придуманное дворником Сашей Соболевским. Еше тогда, на субботнике, кооператоры, группами и поодиночке забегавшие в штаб, не могли нарадоваться на огромный рисунок взлетающего в небо дома с членами Правления, сгрудившимися на крыше средь телевизионных антенн коллективного пользования, с майором Рыскалем в милицейской форме, возвышавшимся над ними, как наседка над цыплятами (и Рыскаль, и члены Правления были шаржированы вполне дружески). Из окон дома торчали головы кооператоров, кто-то пытался прыгать с балкона, удерживаемый родственниками, кто-то молился; между прочим, летел вниз министерский портфель Зеленцова (и о нем дошли слухи до художника) — короче говоря, картина заражала весельем. Оказалось, что и так можно взглянуть на разыгравшуюся драму. Более же всего радовало слово «воздухоплаватель» — было в нем нечто иронико-романтическое, так что кооператоры сразу взяли его в обиход, вставляя при случае в привычные словосочетания «мы, как и все воздухоплаватели...», «дорогие товарищи воздухоплаватели!», «ты записался в воздухоплаватели?» и прочее, и прочее, отчего легче было переносить невзгоды.

На майские праздники кооператорам настоятельно было рекомендовано не приглашать в гости друзей и родственников, да и самим по возможности в гости не ходить. Слишком свежа была рана, слишком нелепые слухи циркулировали в городе, чтобы добавлять масла в огонь. Минимум контактов с посторонними! — таков был девиз Рыскаля. Однако сам майор и члены Правления понимали, что указанная рекомендация может омрачить праздник — слишком уж было похоже на интернирование, как выразился Файнштейн. И тут неутомимая Светозара Петровна предложила блестящий выход. Как вы думаете? Не угадаете ни за что! Концерт художественной самодеятельности!

— А потом банкет! — весело отозвалась из кухни жена Рыскаля Клава, которая фактически принимала участие во всех заседаниях Правления, либо находясь на кухне за тонкой стенкой из сухой штукатурки и слыша каждую реплику, либо потчуя членов Правления чаем с плюшками или домашним печеньем.

Светозара Петровна на секунду опешила, а потом, задорно тряхнув седенькой птичьей головкой, воскликнула:

— А почему бы и нет, товарищи?!

И обвела членов Правления озорным, как она считала, взглядом.

В мгновение все оживились, даже Серенков, посыпались предложения: где собираться? по скольку с носа? где найти таланты? меню, спиртное и прочее... Сразу поняли, что идея Ментихиной и Клавы сулит немалые выгоды для воздухоплавателей: еще более объединиться, узнать друг друга, замкнуть разговоры внутри системы, да и разрядиться же наконец после всех треволнений прошедших недель!

Рыскаль крепко задумался, подперев подбородок маленьким твердым кулаком. Правление притихло, глядя на главного. Наконец Игорь Сергеевич вздохнул, пригладил «воронье крыло» и кивнул коротко:

— Согласен!

Чисто по-человечески он понимал затею, она ему нравилась — конечно, без излишеств, — но как объяснить начальству, если спросят? Хороша картинка — назначенный Управлением комендант дома возглавляет коллективную пьянку (майор хорошо знал термины, бытующие в официальных документах, если надо ударить побольнее: не банкет, не междусобойчик даже, а пьянка). Пустить же на самотек... нет, еще хуже! Принял решение, когда подумал о пресечении слухов. Нашлось слово для официальных бумаг: пресечение. Это соответствовало утвержденному плану и кампании по неразглашению, это выглядело солидно и научно.

И вот буквально за неделю, отделявшую ассенизационный субботник от Первомая, все было организовано в лучшем виде. Снова сняли актовый зал школы для концерта и зал плавучего ресторана «Парус» у Тучкова моста — для банкета. Концерт режиссировали Светозара Петровна и Светозар Петрович, организация банкета пала на Клару Семеновну Завадовскую (Рыскаль сообщил ей по секрету, что на праздники собираются отпустить на побывку Валентина Борисовича, все еще проходившего научное обследование у Коломийцева, поэтому Клара старалась вовсю), прочие помогали, как могли — агитировали, собирали деньги, мастерили реквизит.

Неделю жили одной семьей. Не все, конечно, нашлись и глухие затворники, скептики, брюзги... но таких было явно меньшинство.

Вечером накануне Первомая Правление собралось вновь, чтобы утвердить программу и порядок мероприятий. Первой докладывала Клара Семеновна. Ее вопрос был ясный: в банкете пожелало участвовать двести восемнадцать человек, что составляло большинство взрослого населения дома (разумеется, в их число не входили дети и старики, откололась также часть молодежи). Собирали по десятке с носа — меньше ни в одном ресторане не берут, — однако Кларе Семеновне удалось бог весть каким путем уломать метрдотеля ресторана «Парус» скалькулировать меню из расчета восемь пятьдесят на человека, так что в излишке осталось более трехсот рублей, которые Клара предложила употребить на водку «с собой».

— На триста рублей водки?! Кларочка! — ахнула Светозара Петровна.

— А что вы хотите, Светозара Петровна? Знаете, какие наценки? Я заказала по сто грамм на человека, меньше они не соглашались. Но сто грамм — это же курам на смех!

— Сто граммов! Това-арищи... Меня лично это убьет, — заявила Ментихина.

— Светик, голубушка, успокойся... — попытался встрять Светозар Петрович.

— Вас убьет, вы и не пейте. А мне сто грамм, как слону дробина, — сказала Клара.

Тут Клара Семеновна, безусловно, была права, достаточно было взглянуть на ее могучую фигуру.

Рыскаль поспешил уйти от щекотливой темы.

— Пускай Клара Семеновна делает, как знает, — предложил он. — Но чтобы в меру, вы понимаете?

Завадовская доложила меню, разъяснила, что на оркестр никак не хватает, но в зале имеется музыкальный автомат, который за пятак может сыграть любой танец.

— И краковяк? — спросила Ментихина строго.

— Краковяк? — опешила Клара. — Зачем краковяк?

— Светик! — взмолился Ментихин.

— Ну почему Светик? Почему Светик? Я хочу краковяк! — закапризничала старушка.

— Хорошо. Будет краковяк, — отрубила Клара.

— Товарищи, а может быть, вовсе без водки? — вдруг предложила Вера Малинина.

Все молча переглянулись.

— Видите ли, Вера Кузьминична... — вкрадчиво начал Файнштейн, но Серенков перебил его:

— Веселие на Руси есть питие! Народ сказал.

Понятное дело, с народом не поспоришь. Да и Вера сама смутилась, мол, что я такое говорю, лишь только представила себе банкет на двести с лишним человек и — без водки.

— Ну, не только на Руси... — загадочно протянул Файнштейн, как бы не возражая, а лишь уточняя предыдущего оратора.

— А где же еще? Там? — прогремел Серенков, кивая почему-то не в сторону, а вниз.

— Где — там? — побледнев, спросил Файнштейн. — На что вы намекаете?

— Там! Там! — тыча пальцем себе под ноги, утверждал Серенков. — Нам намекать ни к чему!

— Прекратите, товарищи, — поморщился Рыскаль.

Спорщики притихли, отвернувшись один от другого.

Такие микростычки между ними происходили почти на каждом заседании Правления. И тот, и другой были в вечной оппозиции к большинству членов и к майору Рыскалю — один слева, другой справа — вот бы им объединиться, — но ненависть друг к другу оказывалась всегда сильнее. По существу, оба часто говорили одно и то же, лишь разными словами: Файнштейн непременно логично и наукообразно, Серенков же рубил сплеча, нарочито по-мужицки, хотя ни крестьянином, ни рабочим не был, а руководил кружком баянистов во Дворце культуры.

Ненависть была не только национальной, о чем догадывались все, но и биологической. Когда Файнштейн вдыхал, Серенков непременно выдыхал; сердца у них бились в противофазе, несовместимость групп крови была полнейшая!

Если Файнштейн всегда носил галстук, то Серенков не носил никогда; гамма цветов у Серенкова была черно-коричневая, у Файнштейна же — зелено-желтая; такое сочетание цветов уместно для предупреждающих дорожных знаков, но в жизни излишне контрастно. Если бы мы с милордом верили в биополя, то могли бы представить себе их полную противоположность, разноименный заряд и яростную схватку друг с другом, когда биополя приходили в соприкосновение.

Всем на минуту стало неловко от вспыхнувшей распри, в основе которой лежало все понимали что.

Клара Семеновна прервала неприятную паузу сообщением о том, что одна из воздухоплавательниц (Завадовская, конечно, сказала «жиличка») просит разрешения пригласить с собою на банкет своего знакомого. Ей одной, видите ли, скучно.

— Кто такая? — спросил Рыскаль.

— Ирина Михайловна Нестерова, квартира двести восемьдесят семь.

— А кого она хочет пригласить?

— Из соседнего дома... Ну, отставной генерал, помните? Он у нас на собрании выступал, — ответила Клара несколько пренебрежительным тоном.

— Товарищи, у них роман! — воскликнула Светозара Петровна, мгновенно оживляясь и обводя членов Правления восторженно-таинственным взлядом. — Он к ней телефон провел, беседуют часами! Я сама видела! Он мужчина солидный, но со странностями, товарищи.

— Нестерова что, одинокая? — спросил Рыскаль, припоминая.

— Почему одинокая? Совсем не одинокая! — воскликнула Ментихина. — Говорит, что муж в командировке. А он, между прочим, здесь! В городе... — Светозара Петровна понизила голос до шепота.

— А его как фамилия? Нестеров? — снова спросил Рыскаль, не отыскивая в памяти кооператора с такой фамилией.

— Нет! Демилле! Его фамилия Демилле! — вскрикнула Ментихина в упоении от счастья сообщить важнейшую новость.

— Ах, вот как...

Майор мигом припомнил звонок в Управление по поводу незарегистрированного бегуна, который интересовался адресом улетевшего дома. Слишком уж необычная фамилия! Значит, соседям жена говорит, что муж в командировке, а нам — что не живет с нею совсем... Впрочем, не наше дело. Мало ли какие у нее причины?.. Однако они не разведены. Это уже плохо. Пожалуй, не стоит осложнять обстановку.

Поразмышляв так, Рыскаль ответил Кларе:

— Отсоветуйте ей, Клара Семеновна. Лишние разговоры. Не нужно ей это... А с генералом я сам после поговорю.

Он сделал пометку в перекидном календаре.

— Совершенно правильно, Игорь Сергеевич! А я с Иринушкой поговорю, — сказала Светозара Петровна услужливо. Ее общественный темперамент прямо-таки выплескивался из души и тут же находил себе желанные русла.

Рыскаль чуть поморщился, но возражать не стал.

С вопросом о банкете было покончено, и перешли ко второму пункту: концерт художественной самодеятельности. Светозар Петрович зачитал список выступающих и названия номеров. Дабы подать пример, Правление во главе с Рыскалем тоже в полном составе подалось в артисты — Рыскаль даже со всем семейством. У него дома было заведено петь, и уже давно существовал вокальный квартет, где запевалой была Клава.

Возражений программа концерта не вызвала, но, как и в предыдущем вопросе, наметилось осложнение. Светозар Петрович, сделав печальную мину, доложил, что вынужден был отстранить от участия в концерте трех самодеятельных авторов: один из них предлагал басню собственного сочинения, а двое других — молодая супружеская чета — сочинили песенку под гитару, которую и намеревались исполнить на концерте.

— И там, и там — о нашем событии, — значительно сказал Светозар Петрович.

— О каком событии? — не понял Рыскаль.

— О перелете.

Светозара Петровна распространила между членами Правления тексты упомянутых сочинений. На листках стояли фамилии авторов и номера квартир.

Басня являла собою пародию на крыловский «Квартет», довольно неумелую и не слишком остроумную. Заслуживала внимания лишь концовка, скорее всего, получившаяся у автора случайно:

...и где-то там, под небесами,
Узнали мы, что мы летим не сами,
А тянет нас вперед
Народ,
Который к коммунизму все идет,
Летит, спешит и не дойдет до цели...
И тут мы у Тучкова сели.
Посадка мягкая была, но все ж, как ни садитесь,
Друзья, вы в космонавты не годитесь!

Песенка была шуточная, по типу студенческой, ложившаяся на любой незамысловатый мотив. О том, как хорошо летать домами, избами и сараями и что, освоив такой способ передвижения, человечество непременно будет счастливо.

— Ну, и почему вы им не разрешили? — напрямик спросила Вера Малинина.

— Разглашение... — печально развел руками Ментихин.

— Да ну вас! Сразу вранье начинается! Я понимаю, что трепаться на улице не надо. Но все же свои. Все и так знают! — обиделась Вера.

— Все знают, что в магазинах нет... скажем, ситца. Но писать об этом не принято, — сказал Файнштейн, по форме возражая Вере, а по интонации — присоединяясь.

Серенков тут же наискось открыл рот, ища возражения, но, пока думал, реплику Файнштейна проехали. Рыскаль, желая, видимо, быть мягким и демократичным правителем, песенку разрешил, а басню отверг, ввиду непонятности позиции автора. То ли он обличает, то ли насмехается неизвестно над кем?

— Как его фамилия?.. Бурлыко? Квартира шестьдесят семь?.. Хорошо.

< Назад | Далее >