Александр Житинский "Самарин (4)
"

Автор | Александр Житинский |
Изд-во | Геликон Плюс |
4. Печальный заяц
Как густо населена жизнь! Обременительный груз образов, впечатлений, разговоров, мыслей копится в душе, но иногда освобождается внезапно, как вулкан, и тогда берегись только! Огонь и пепел жизни опасны.
В кухне за столом сидели три дочери Константина Саввича, все три — Аллы. Одной было одиннадцать лет, второй двадцать шесть, а третьей тридцать пять. Старшая Алла Константиновна, по своему обыкновению, делала сразу три дела: она чистила и терла морковку своим сыновьям, варила на завтра обед и читала монографию Киттеля «Физика твердого тела». Младшая Аллочка беспечно грызла морковку, а средняя сидела тихо на краешке стула с отрешенным выражением лица. Она была беременна и ждала первого внука Константина Саввича — Юрку.
Константин Саввич подошел к Алле Константиновне и поставил на страницу Киттеля французские духи. Младшая Аллочка перестала грызть морковку и прошептала недоверчиво:
— Это... мне?
Средняя по-прежнему была безучастна, зато старшая, иронически взглянув на отца, проговорила:
— В честь чего же, папа?
— С выставки, — неохотно сказал Самарин. — Бери, бери...
— Тут что-то не так! — торжествующе сказала младшая. — А ну-ка рассказывай!
И Самарин, хмурясь и отводя глаза в сторону, повторил рассказ о выставке. Дочери рассмеялись, всплеснули руками и воскликнули:
— Какая прелесть! Этого я от тебя не ожидала!
— Наврал он все про директора! — сказал Константин Саввич, внезапно осеняясь догадкой. — Сумка ему вторая была нужна, вот что!
— Конечно, — спокойно сказала Алла Константиновна.
— А я старый дуралей! — констатировал Самарин.
— Это все мелочи жизни, папа, — сказала взрослая дочь.
— Не обращай внимания! — сказала маленькая.
— У вас все — мелочи жизни, — вздохнул Самарин.
— Подумаешь! — пожала плечами Алла-младшая. — И не надо!
С этими словами она взяла французскую коробочку и аккуратно выбросила ее в мусорное ведро под раковиной. После этого ушла в свою комнату.
— Глупо! — сказала Алла Константиновна, столь же аккуратно выудила коробочку, пользуясь мусорным совком, подула на нее и унесла из кухни.
— Ну, где твой-то? — спросил Константин Саввич Аллу-среднюю. — Снова гастролирует?
Глаза у дочери медленно стали набухать слезами. Она смотрела в одну точку, за спину Самарина, в глубину коридора. Константин Саввич оглянулся и увидел в коридоре нечто вроде зоосада или цирка. Несколько зверей — среди них были жираф, волк, крокодил, верблюд и другие, — кривляясь и подмигивая друг другу, кружились в странном хороводе. Жираф, изогнув свою пятнистую шею, поддевал рожками зайца, а тот, с опущенными ушами и печальным видом, сидел посреди хоровода, обхватив голову лапами. «Вот так всю жизнь,— подумал Константин Саввич. — И за что такое наказание!»
— Ну почему, почему вы его так не любите? — стараясь не уронить слезу, сказала дочь.
— Потому что дурью мается! — отрезал Константин Саввич.
Звери разбежались по углам, оставив печального зайца на полу. Он почесал ухо, приподнял его и вдруг улыбнулся Константину Саввичу. Он улыбнулся с таким видом: ну что ж, ничего не поделаешь, бывает...
— Что он себе думает? — спросил Самарин, строго глядя на зайца. — Родится ребенок, будет девяносто на троих! Как вы будете жить?
— Проживем, — упрямо сказала дочь.
— На нашей шее?
— Не попрекай... — сказала Алла, а заяц бочком-бочком стал уползать в коридор, пока не скрылся в темноте.
— Какие у него перспективы? — спросил Самарин, вглядываясь в то место, где исчез заяц.
— Он сейчас учится. Ему нужно стать профессионалом, — сказала дочь устало, потому что этот разговор был выучен наизусть обоими, записан на магнитофонную ленту и размножен тиражом в несколько тысяч экземпляров.
— Он профессиональный инженер! Зачем ему быть профессиональным зайцем? — подал очередную реплику Самарин.
Разговор шел о зяте Игоре Михайловиче Тонкове. Кто подавал реплики — какой из Самариных, — Константин Саввич сейчас затруднился бы сказать. Вероятнее всего, многие Самарины, на протяжении восьми или десяти лет.
Игорь Тонков был актером детского театра, а кроме того, имел в виде бесплатного приложения диплом инженера с отличием. Диплом вот уже двенадцать лет валялся в нижнем ящике письменного стола без всякого употребления.
Когда Самарины выдавали дочь замуж, Игорь был студентом радиотехнического факультета и учился на пятом курсе. Кроме того, он ходил в драматический кружок. После окончания Игоря оставили в аспирантуре. Проучившись год, он ушел в детский театр по приглашению режиссера, посмотревшего какую-то его работу.
— Ты хорошо подумал? — спросил тогда Самарин.
— А я, Константин Саввич, не думаю никогда. Я прислушиваюсь. Как мне внутренний голос скажет, так я и поступаю,— сказал Игорь, наивно глядя на тестя.
— Кратчайший путь между двумя точками — это прямая, — говорил Самарин.
— А я люблю ходить по дуге, — заявлял Игорь. При этом он очень похоже изображал печального зайца: одно ухо опущено, глаза воздеты к потолку, круглые щеки подпираемы лапками.
— Кажется мне, что ты легкой жизни захотел, — говорил Самарин.
Это говорилось с особой неприязнью, потому что среди всех людей особенно противны Константину Саввичу были люди легкомысленные и пустые.
— Это ошибка, — заявлял Игорь. — Легкий путь — это аспирантура. Вы не знаете театра.
И он стал заселять квартиру зверями из детских спектаклей. На стенах в прихожей, в комнате Аллы и даже в уборной появились афиши, где фамилия Игоря была набрана мелкими буквами, как правило, во втором составе. Однажды Самарин побывал на каком-то спектакле, огорчился и устыдился несерьезности занятий родственника и больше в театр не ходил.
Игорь репетировал роли зверей перед зеркалом в прихожей. Анастасия Федоровна тщательно протирала зеркало после репетиций, чтобы искоренить легкомысленные отражения зятя. Недостойные и глупые реплики висели в воздухе. Анастасия Федоровна прогоняли их, как мух.
«Ой, мои хорошие! Ой, мои золотые! А ведь я вас сейчас съем, мои ненаглядные!»
Константин Саввич обил дверь своей комнаты клеенкой, под которую обильно подстелил вату. Голос зятя стал глух. Игорь время от времени репетировал что-нибудь «для себя». Например, Хлестакова или Отелло, хотя до Хлестакова ему было так же далеко, как Самарину до академика.
Хлестаков получался ненатуральный — грустный, все понимающий, бессильный избавиться от обстоятельств, навязанных ему автором. Такой Хлестаков вызывал уныние. Вечерами, когда Константин Саввич читал Анастасии Федоровне романы Ольги Форш, из-за обитых клеенкой дверей доносились монологи.
«С Пушкиным на дружеской ноге...» Игорь произносил эту фразу иронически-печально, как бы говоря: «Вы же видите — я вру, но вру по обязанности, а вы верьте мне по обязанности. Так мы и будем друг друга обманывать».
Это раздражало Самариных. С Хлестаковым они не здоровались.
Константин Саввич честно пытался постичь психологию зятя. Ему не давал покоя диплом, спрятанный в ящике. Если бы не диплом, все было бы терпимо.
— Для чего ты на инженера учился? — спросил как-то Константин Саввич то ли у зайца, то ли у жирафа.
Зверь выпятил нижнюю губу и посмотрел через зеркало на тестя. Однако вопрос не застал его врасплох.
— Для мировоззрения,— сказал он.— Научное мировоззрение прививает человеку точность и правдивость. Именно эти вещи необходимы в искусстве.
«В искусстве!» — саркастически повторял про себя Константин Саввич, вглядываясь в афиши. Зять докатился до того, что стал играть роль огурца. Никакого творческого роста Константин Саввич не замечал.
И еще внуки. И еще деньги...
Печальный заяц старел. Самарины Константины Саввичи проходили мимо него с чувством правоты и сожаления.
Кроме всего прочего, Игорь подорвал веру в искусство, в актеров, в волшебный мир театра. Для Самарина актеры были необыкновенными и воздушными, остроумнейшими и изящнейшими существами — они так мило и легко перебрасывались словами на сцене и на экране, давали интервью в газетах, они позволяли себе, по слухам, менять семьи, чего Константин Саввич не признавал. Все это делало их людьми другого плана и измерения. Слава, успех, деньги, фестивали, вспышки блицей — вот что незримо входило в понятие «артист» у Самарина.
Но с Игорем все было не так. Искусство явно обманывало Самарина. Друзья Игоря по театру с помятыми лицами стучались в двери дома и просили трешку до получки. Их незнаменитые фигуры, непримечательные и даже сомнительные внешности наводили на мысли о деградации искусства. Проще, однако, было отказать им в праве на него, оставив такое право телевизионным и экранным звездам.
Что Константин Саввич и сделал, предпочитая, по своему обыкновению, ясную и четкую позицию.
Не бывает печальных зайцев! Это все выдумки.