Александр Житинский "Сено-солома (9)
"

9. Воскресные разговорчики

 На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее ложкой, будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоноры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была почему-то злая. Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных хулиганов.

После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с дядей Федей принялись пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать повариху Веру.

Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы ­начали.

— Загадочный народ эти женщины, — сказал Лисоцкий, передвигая пешку.

— По-моему, не очень, — сказал я, передвигая свою.

— Вы еще не все понимаете. Простите, — сказал Лисоцкий, выводя слона.

— А что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался я, толкая еще одну пешку.

— Как вы относитесь к Инне Ивановне? — спросил Лисоцкий, делая ход конем.

— Как к старшему товарищу, — ответил я.

— А она, между прочим, вас любит, — сказал Лисоцкий, объявляя мне шах.

— Вы преувеличиваете, — парировал я, защищаясь слоном.

— Да, любит. Она мне сама вчера призналась, — сказал Лисоцкий, усиливая давление.

— Этого нам только не хватало, — пробормотал я.

— Вы с этим не шутите, — предупредил Лисоцкий.

— Какие уж тут шутки... — задумался я. — А как же ваша тактика? Как же борьба с влюбляемостью?

— Инна Ивановна — особая статья. Она взрослая женщина и отвечает за себя... Вы будете ходить или нет?

— Нет, — сказал я. — Я сдаюсь.

— У вас же хорошая позиция! — закричал Лисоцкий.

— Все равно сдаюсь, — сказал я. — С Барабыкиной мне не справиться.

— Будьте мужчиной, — предложил Лисоцкий.

— Как это?

— Проявите твердость, — посоветовал он.

— Спасибо, — поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.

Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала «Русскую Венеру» художника Кустодиева. Кто ви­дел, тот поймет.

— Ах! — сказала Инна Ивановна.

— Елки-палки! — сказал я. — Простите...

Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я за­стыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:

— Петя, я тебя не волную?

— Почему же... — пробормотал я.

— Пойдем купаться, — сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.

— Плавки, — пискнул я.

— Надень, я отвернусь.

Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. «Тоже мне, Тарзан! — думал я. — Супермен чахоточный!» Это я про себя.

Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу сидела и лежала наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах:

Танцы в сельском клубе.

Пятеро на сцене.

Я прижался к Любе,

Позабыв о сене.

Кто-то дышит сзади

Шумно, как корова.

Я прижался к Наде,

А она ни слова.

Знаю, в прошлой эре

Так не разрешалось.

Я прижался к Вере,

И она прижалась.

В этакой малине

Я совсем смешался.

Я прижался к Инне...

Тут я и попался!

Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали. Инна Ивановна чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:

— Дурачье!

— Яша, я с тобой потом поговорю, — пообещал я.

Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демон­стративно его поцеловала в лобик. Яша закатил глаза и рухнул на траву, вне себя от счастья.

— Бывают же такие любвеобильные начальники, — сказала Тата.

Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал руками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно на меня поглядывая.

— Тону, — сказал я не очень уверенно.

Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.

— Не надо, — сказал я. — Лучше я утону.

— Молчи, глупыш, — нежно сказала Инна и поволокла меня к берегу.

Я лег на траву и принялся растирать ногу. Барабыкина попыталась сделать мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась до слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно посылал всех к чертям. Себя в первую очередь.

Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее поздравляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал меня в сторону и сказал:

— Казимир нервничает.

— Собака? — спросил я.

— Лисоцкий, — сказал дядя Федя. — Я его давно знаю. Ему такие женщины страсть как нравятся. А тут ты встрял.

— Да я не хотел вовсе...

— Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.

— Не хочу я ни с кем крутить! — заорал я. — И никто по мне не сохнет. Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!

— Ну, смотри, — сказал дядя Федя. — Не перевыполни его, задание.

Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала как ватрушка. Я повел его к девушкам, потому что у них были всякие лекарства.

Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло. Потом вазелином. Не помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша лежал на нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.

— Сейчас я умру, — сказал он сквозь зубы.

Тата наклонилась к нему и поцеловала. Настоящая сестра милосердия. Как ни странно, это помогло. Леша затих и за­крыл глаза. Тата нежно гладила его и приговаривала:

— Ну, потерпи, потерпи... Скоро пройдет.

Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по кому она сохнет. Это было как на ладони.

Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне встретился Лисоцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову. Глаза его блуждали. Его сжигал огонь ревности.

«Сено-солома! Как все сложно!» — в тоске подумал я.

 

<Назад    |   Вперед>