а.ж. "Барышня-крестьянка. Сценарий."
| Автор | а.ж. |
| Изд-во | Геликон |
Это бесхитростная история началась ранним утром в одном из отдаленных уездов нашей привольной Среднерусской возвышенности,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод.
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день...
Вот солнце добралось, наконец, до белых колонн барского дома, засверкало в окнах...
Лиза проснулась оттого, что утренний солнечный лучик, выбившийся из-за занавески окна, добрался-таки до ее лица. Лиза сморщила носик, звонко чихнула и распахнула глаза.
— С добрым утром! — сказала она себе, отодвигаясь от солнца, потом потянулась сладко, обнажив по локоть руки из-под широких рукавов шелковой ночной сорочки, и взглянула на себя в зеркало у противоположной стены спальни.
Зеркало было овальным, огромным, в темной дубовой раме. Оттуда посмотрело на Лизу ее заспанное личико — посмотрело с любопытством и предвкушением какого-то озорства
— Здрасте-пожалуйста! — ответила из зеркала сама себе Лиза почему-то басом и в тот же миг, откинув одеяло, уселась на кровати, свесив босые ноги из-под длинной сорочки. Она вытянула их перед собою и поиграла пальчиками ног, будто разминая. Видно, пальчики ей понравились, она довольно хмыкнула, решительно спрыгнула с постели и подбежала к окну.
Из-за оконных занавесок видна была часть барского двора, где происходила обычная утренняя суета: раздували самовар, из которого валил дым; девки вытряхивали ковер; на галерее мисс Жаксон в потешном наряде с невозмутимым видом делала английскую утреннюю гимнастику. Григорий Иванович, в шлафроке и колпаке, что-то втолковывал кузнецу Василию, стоя с ним подле распряженной коляски. Вот барин закончил разговор и направился к дому.
Лиза опустила занавеску, с улыбкой скрытно продолжая наблюдать за папенькой.
Григорий Иванович поднял голову к дочкиному окну и неожиданным бельканто пропел:
— Re'veillez-vous, belle endormie!..
Сухой кашель мисс Жаксон заставил его смолкнуть на полуслове. Покосившись на галерею, Григорий Иванович бодро прокричал, как заправский лондонский кокни:
— Бетси! Good morning!
Лиза распахнула окно и помахала отцу рукой:
— Good morning, Daddy!
Звонко рассмеялась и подбежала к зеркалу.
Принимать позы у зеркала была ее любимая игра. Она встала подбочась, потом ловко накрутила на голову тюрбан из полотенца, скорчила несколько гримасок — победительную, удивленную и удрученную. Затем, поискав глазами вокруг, увидала тарелку, полную слив, схватила, не задумываясь, сливу и мигом съела. Косточку выплюнула на пол. Какая-то мысль пробежала по ее лицу, она взяла с тарелки еще две сливы и засунула за щеки. Посмотрела в зеркало — физиономия изменилась значительно. Этого Лизе показалось мало; она схватила сурьмяной карандаш и ловко нарисовала себе усы. Теперь из зеркала глядела на нее рожица с оттопыренными щеками, в черных усах да еще в тюрбане.
Лиза, полюбовавшись собою, взяла со столика перед зеркалом колокольчик и позвонила.
Колокольчик позвонил заливисто, и, будто откликаясь ему, где-то в деревне проголосил петух.
Лиза юркнула обратно в постель и укрылась с головою одеялом. Заскрипели ступени лестницы — это поднималась в спаленку, на второй этаж барского дома, Лизина прислужница Настя. Она была чуть постарше, но столь же ветрена, как ее барышня. Настя несла медный узкогорлый кувшин с водою для утреннего умывания. Она отворила дверь и подошла с кувшином к постели.
— Померещилось мне, что ли? Звали аль нет, барышня? — шепотом спросила она, боясь разбудить.
— Тысячу раз звала! Да разве ж тебя дозовешься, Настя! — измененным голосом из-за слив за щеками отозвалась барышня — и с этими словами показала лицо из-под одеяла!..
Настя шарахнуласть от постели, кувшин выпал из ее рук.
— Господь с вами! Опять за свое! Когда ж вы остепенитесь! — запричитала она, пытаясь спасти выливавшуюся из кувшина воду, и споро кинулась вон за тряпкой.
Лиза хохотала и каталась по постели, болтая в воздухе ногами.
Настя уже подтирала пролившуюся воду.
Лиза перестала хохотать, затихла, села на постели — руки-ноги в стороны, как у куклы — и внезапно опечалилась.
— Скучно, Настя... Так скучно, что и жить не хочется, — промолвила она со вздохом, и даже всхлипнула.
— Тогда давайте умываться! Глядишь, веселее станет, — с этими словами Настя сняла с головы барышни тюрбан, подвела ее к умывальнику, представлявшему собою мраморный столик с вставленным в углубление тазом и зеркалом. Лиза взглянула на себя на этот раз в зеркало умывальника, слабо улыбнулась, провела пальчиком по черным усам. Пальчик замарался. Лиза взяла с полочки умывальника мыло.
— Взять мыльце... — начала она, и Настя тут же весело подхватила:
— Да помыть рыльце!.. Сорочку-то снимите, замочите!
Лиза стянула сорочку и наклонилась к умывальнику. Настя принялась лить из кувшина воду ей на ладони. Лиза мылила ладони и смывала с лица нарисованные усы.
Внезапно она обернулась к Насте.
— Я загадала на усы!
— Чего-чего? — удивилась Настя.
— Ничего. Загадала — и все! Лей пуще!
И вновь наклонилась к умывальнику. Настя метко направила изгибавшуюся дугой струю в желобок на тонкой девической шейке и забормотала, припоминая:
— Усы чешутся к гостинцам, к лакомству, к свиданью, к целованью...
Лиза ежилась под струей, плескалась, повизгивала, наконец, не выдержала:
— Ой, мочи нет!.. Дай сюда!
Она выхватила у Насти кувшин, подняла над головой и разом выплеснула из него всю оставшуюся воду на грудь себе и на лицо...
Часы пробили восемь раз, когда Лиза вошла в гостиную.
Стол был накрыт, и мисс Жаксон, уже набеленная и затянутая в рюмочку, нарезывала тоненькие тартинки. Отец сидел чинно во главе стола.
— Morning, miss Jackson, — кивнула Лиза гувернантке.
— Seet down, pleas, Bethy, — с трудом выговорил Григорий Иванович, обнимая дочь вполне по-русски и усаживая ее рядом с собою. Произношение у него было, конечно, прескверное, но ритуал был соблюден, и отец и дочь получили право говорить далее по-русски.
Ненила внесла чашу с дымящейся овсянкой.
Муромский скосил глаза на мисс Жаксон и заправил крахмальную салфетку за воротник. Получив свою порцию овсянки, он попытался есть, но салфетка топорщилась, Григорий Иванович в cердцах сорвал ее и хотел уже было отбросить, но встретился взглядом с мисс Жаксон и, точно провинившийся школяр, положил салфетку на колени.
— Опять овсянка... — протянула Лиза.
— Кушай, Лизавета. Для желудка полезно, — сказал отец.
— Oatmeal — лучший porridge, — кивнула мисс Жаксон и, с удовольствием проглотив ложку каши, продолжила застольный разговор: — Погода вовсе неплохой to day. Я рекомендовайт walking...
— Будет, все будет, — закивал Муромский. — И прогулки будут, и игры. Я Рощина звал поиграть в крокет, он обещал сегодня заехать с супругой и дочерьми. Вот уж посплетничаете о женихах, а, Лизок?!..
— Какие у нас женихи! — отмахнулась Лиза. — Вот разве что к соседу нашему сын приехал... Говорят, прошел науку в Дерптском университете...
— Это к Берестову, что ль? — отложил ложку отец. — Опомнись, голубушка, иль ты забыла!? Иван Петрович Берестов — враг мне! Медведь и провинциал, каких свет не видел!..
— Сосед ведь...
— Со своим обедом не хожу по соседям! — кипятился Муромский. — Больно горд Иван Петрович, меня за дурака держит! Нет, ни его, ни сына его знать не желаю!..
— Не хочу для желудка, хочу вкусненького! — вдруг сердито отодвинула тарелку с овсянкой Лиза. — А ваш порридж ешьте сами!
Она вскочила из-за стола и выбежала вон.
— Я не понимайт... Мисс Бетси сегодня не самой в себе, — сказала мисс Жаксон.
— Замуж ей пора, вот что я скажу, — вздохнул отец и, скомкав салфетку, отшвырнул-таки ее в сторону. Потом тяжело поднялся и вышел вслед за дочерью, чуть не столкнувшись с Ненилой. Та водрузила самовар на стол, с недоумением глядя вслед барину.
— Barbarian сountry... — прошептала мисс Жаксон и налила себе чаю по-английски, с молоком.
А в это время соседский сын Алексей Берестов во всю прыть скакал на рьяном жеребце средь высоких трав раздольного луга. Чувство свободы и радость жизни распирали его, иногда он что-то кричал на ухо коню, и тот косил бешеным глазом, воротил морду и скалил зубы, будто смеялся.
Ярко светило июльское солнце, в небе кучерявились белоснежные облачка, стелилась трава под копыта коня и свистел в уши ветер.
Фонтаном искрящихся брызг взметнул всадник мелкий ручей, промчался сквозь белизну березовой рощи и устремился в золотой покой соснового бора. Там он поехал медленнее, озирая с улыбкою деревья, словно здороваясь с ними. Лес был полон звуков и жизни: пели птицы; жужжа, кружились над цветами шмели и пчелы; порхали бабочки...
Алексей пришпорил коня, гикнул, проскакал опушкой — и вылетел на высокий берег реки, что волнистой голубой лентой вилась по зеленой равнине. Тут от полноты чувств он даже запел какую-то арию, но оборвал на полуслове, спрыгнул с коня и, снимая с себя на ходу рубаху-апаш, брюки и сапоги, покатился вниз к реке.
По-за кустами у противоположного берега купались девки и бабы. Они были в белых рубахах, только недоросток Фенька плескалась голышом. Привлеченные пением юноши, они, присев в воде, втихомолку наблюдали за тем, как Алексей, оставшись в чем мать родила (тут бабы и девки, ойкнув, отвернулись, только Фенька таращила бесстыжие глаза), с разбегу бухнулся в прозрачную воду. Поплыл саженками, крутнулся в воде — и тут приметил белые рубахи баб. Помахал им рукой — и скрылся под водой...
Бабы ждали, озираясь. Следили, где вынырнет, даже встали во весь рост. Нет и нет.
— Утоп, что ли? — глухо спросила Фенька. И вдруг диким голосом завизжала и забарахталась в воде, и тут же рядом с нею с фырканьем появилась голова молодого барина, который поднырнул под девку да и ухватил ее за ляжки. Девки и бабы, вздымая брызги, бросились на берег к ворохам одежды. Последней убегала Фенька, сверкая розовым задом.
Алексей хохотал им вслед и хлопал по воде руками...
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запущенный сад...
В этом родовом имении Иван Петрович Берестов принимал гостей, собравшихся по случаю возвращения его сына в родительское гнездо после успешного завершения университетского курса.
В ожидании обеда Колбина и Рощина вкупе с очаровательным Владимиром Яковлевичем Хлупиным и его милейшей тетушкой расположились в ротонде и наладились перекинуться в бостон по копейке.
— А правду ли говорили, — вопросила тетушка Арина Петровна, — что мадам де Сталь была шпионом Буонапарта?
— Помилуйте, ma tante, — возразил Хлупин, — как могла она, десять лет гонимая Наполеоном, насилу убежавшая под покровительство русского императора, друг Шатобриана и Байрона, быть шпионом Буонапарта!
— Очень, очень может статься! Наполеон был такая бестия, а мадам де Сталь — претонкая штучка!..
— Я слышала, что однажды она спросила Бонапарта, кого он почитает первой женщиною в свете, — заметила жена Рощина. — И знаете, что он ответил? "Сelle qui a fait le plus d'enfants"!
— Pardon, французскому не обучена, — переспросила Арина Петровна.
— "Ту, которая народила более детей"! — перевела жена Колбина. — Бонапарт попал не в бровь, а в глаз — ведь у мадам де Сталь не было детей!..
Неподалеку по аллее прогуливались сестра Колбиной Амалия, молодящаяся столичная дама, приехавшая на лето из Санкт-Петербурга, и жена Захарьина Мария.
— Я начала Ричардсона, — рассказывала Мария, — благославясь, прочла предисловие переводчика...
— Надобно жить в деревне, чтобы осилить хваленую "Клариссу"... — вставила Амалия.
— Он говорит, что первые шесть частей скучненьки, зато последние вознаградят терпение читателя. Читаю том, второй, третий... скучно, мочи нет! Ну, думаю, сейчас я буду вознаграждена! И что же? Читаю смерть Клариссы, смерть Ловласа — и конец!.. Так и не заметила перехода от скучных частей к занимательным...
— Какая, все-таки, ужасная разница между идеалами бабушек и внучек! Ну что, скажите, общего между Ловласом и Адольфом?! А между тем роль женщины не изменяется...
— Вы правы, совершенно правы!.. — горячо поддержала Амалию Мария.
— Нет сомнения, что русские женщины лучше образованы, более читают, более мыслят, нежели мужчины, занятые бог знает чем...
Алексей подскакал к дому со стороны заднего двора. У кухонного флигеля суетились слуги. Алексей спешился, передал поводья конюху и тут же столкнулся с поварихой.
— Поспешайте, барин, заждались вас! Иван Петрович шибко серчают... — всполошно сообщила она.
Алексей бросился в дом, птицей взлетел по лестнице в свою комнату.
Убранство каморки Алексея было очень скромным.
Все было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый...
... И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром...
... И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Алексей сорвал с себя пропыленную рубаху и стал поспешно переодеваться.
... А хозяин, тем временем, показывал гостям свою псарню.
В сопровождении главного псаря, управляющего и трех помещиков — Захарьина, Рощина и Колбина — Иван Петрович то подходил к загону с борзыми, то приседал на корточки перед легавыми, о чем-то говорил с ними, трепал морды... Ему поднесли в лукошке щенят. Он выбрал двух и обратился к Колбину:
— Лев Дмитрич, знаю, тебе мои борзые нравятся. Прими, друг любезный, из нового помета...
Колбин принял корзину, рассыпавшись в благодарностях:
— Иван Петрович, подарок царский! Давно мечтал... Благодарю покорно!
— А вы, Евгений Семенович, еще не заболели псовой охотой?
— Некогда все, Иван Петрович, — уныло отозвался Захарьин. — Хозяйство не отпускает... Нынче опять ожидаю недорода. Не знаю, ей-богу, что и делать!.. Хочу перенять английскую методу у соседа вашего, Григория Ивановича Муромского...
— Да-с! — проговорил Берестов с усмешкой. — У меня не то, что у него... Куда нам по-англицки разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты.
Гости улыбнулись и вслед за хозяином вышли в сад.
Идучи впереди, Иван Петрович пустился в нравоучительные рассуждения:
— Все эти заморские нововведения в первую голову крестьянин своим горбом чувствует. А я так думаю: чем более мы имеем над ним прав, тем более и наших обязанностей! Муромский — мот! Я таких не приемлю! Вот причина упадка нашего дворянства: дед был богат, сын уже нуждается, а внук идет по миру... Древние фамилии приходят в ничтожество!..
...В гостиной музицировала молодежь: две дочери Колбиных, три дочери Рощиных — Вера, Елена и Софья — и столичный отрок Вольдемар, сын Амалии. Все слушали романс, который пели сестры Колбины.
И тут в гостиную явился Алексей Берестов.
Как не похож он был на того удальца, что совсем недавно, полный радости, скакал в упоении по холмам и девами предстал скучающий молодой dandy с небрежно-рассеянным взглядом, одетый во все черное. Он отвесил общий поклон, расслабленно облокотился на фортепиано, свесив руку с длинными пальцами.
Все замерли, впившись глазами в огромный перстень на безымянном пальце в виде мертвой головы. Рука Алексея поднялась ко рту, деликатно скрывая набежавшую вдруг зевоту. Столичный отрок не выдержал, подошел к Алексею и сочувственно прошептал:
— Как я вас понимаю!.. Мне тоже страх как скучно здесь после столицы, а уж вам, после студенческого братства...
Алексей смерил его холодным взглядом с головы до ног и процедил еле слышно:
— J'aime mieux m'ennuyer autrement...
— Как он похож на Чайльд-Гарольда!.. — восторженно шепнула одна из рощинских девиц, младшая.
— Притворяется, — шепнула в ответ старшая.
...Было три часа пополудни, когда коляски и кареты с гостями покатили от крыльца. Иван Петрович махал вслед коляскам рукой. Колбинские девицы, ехавшие в последней карете, долго еще трясли в окна платочками, не в силах оторвать зачарованных глаз от сына хозяина.
Алексей с облегчением стащил с шеи черный галстух, спрятал в карман.
— Ну, что, какая из девиц приглянулась? — грубовато спросил отец.
— Все жеманницы, — вздохнул Алексей и фыркнул раздраженно.
— А по мне, так наши сельские барышни, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее столичных красавиц... На тебя, милый, не угодишь! Сам-то хорош! Вырядился бог знает как! — Иван Петрович поворотился и пошел в дом.
— Батюшка, мне нужно с вами поговорить, — сказал Алексей.
— Что ж... Пошли, поговорим...
В кабинете Иван Петрович взял со стола трубку, набил ее, жестом пригласил сына сесть. Но тот остался стоять. Иван Петрович уселся в кресло.
— Говори, Алеша. Что надумал?
— Батюшка, позвольте без обиняков...
— Ну?
— Отпустите в военную службу.
— Ах, вот ты зачем усы отпустил! В гусары, значит, метишь... — сказал отец, пуская кольца дыма.
— Да-с, в гусары, — кивнул Алексей.
— После университета, голубчик, в статскую службу идут, а не в военную.
— Молод был и глуп. Теперь хочу быть гусаром.
— А знаешь ли ты, — старик закинул ногу на ногу, — что звание помещика есть та же служба? Заниматься управлением тысяч душ, коих благосостояние зависит от тебя, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши...
— Я знаю.
— А знаешь, так почему не хочешь продолжить мое дело?
— Душа не лежит. Увы, я не l'homme des champs...
— Ты ведь и не пробовал хозяйствовать! Я никак в толк не возьму: почему главное старание большей части наших дворян состоит не в том, чтобы сделать детей своих людьми, а в том, чтобы поскорее сделать их гвардии унтер-офицерами?.. Я им уподобляться не хочу.
— Но почему же, батюшка?
— Потому, что военная служба нынче — это вино, карты и разврат. Не то, что при Павле Петровиче, царство ему небесное! Тогда был порядок, а нынче гусары только шампанское горазды пить и за юбками охотиться. Не пущу!
— Вы в самом деле лишаете меня выбора? — тихо произнес Алексей.
— В самом деле! Такова моя отцовская воля. Ты меня знаешь.
— Ну, и вы, батюшка, меня знаете! Я своего добьюсь!
— Ишь ты! — Отец встал, прошелся по кабинету, успокаиваясь. — Пообвыкни здесь пока... Понравится — останешься, не понравится — ступай служить статским. Но в гусары не пойдешь! Ступай.
Сын коротко кивнул отцу и, по-военному повернувшись, вышел из кабинета.
А в Прилучине в это время отец и дочь Муромские играли в крокет, ожидая Рощиных. Вооружившись молоточками, они пытались прогнать деревянные шары сквозь воротца на специально оборудованной травяной лужайке.
Показалась карета Рощиных.
Григорий Иванович направился навстречу гостям. Из кареты вышли Рощин с женою и три их дочери.
— Здравствуйте, гости дорогие! Мы уж заждались, — сказал Муромский, подходя.
— Здравствуйте, Григорий Иванович. Мы ж договорились — к вечеру!.. Званы были на обед в Тугилово, к Берестовым, — отвечал Рощин. Муромский нахмурился.
— Этот "хранитель русской старины" все обеды дает! — с иронией произнес он, возвращаясь на площадку для крокета. — И что же было?.. "Щи да каша — пища наша"?
— Щи, конечно, были — с грибами и пампушками, а еще телячья голова под соусом, ушное и "гусарская печень"! Ну и, конечно, пироги всех видов... Еле дышу... — потер довольно живот Рощин.
Муромский сглотнул слюну.
— Ну, а мы вам заморское угощенье приготовили, — бодро сказал он. — Крокет! Европейская игра, уж получше, чем вист. Из Петербурга выписал. Попробуйте, Петр Сергеевич!
Рощин несмело взял из рук Муромского молоток, Лиза отдала свой жене Рощина.
— Папа, мы пойдем ко мне, — сказала Лиза отцу.
— Идите, идите, у вас свои тайны... — улыбнулся Муромский.
Девицы стайкой удалились, щебеча на ходу:
— Ах, Лиза, если б ты видела, как уморительно были одеты девицы Колбины!..
— И откуда только они берут свои наряды?!
— У них на платья были нашиты не цветы, а какие-то сушеные грибы!..
... — А в чем, скажите, смысл этой игры, Григорий Иванович? — осведомилась Рощина, вертя молоток в руках.
— Попасть шаром в воротца.
— И все? — усмехнулся Рощин.
— Да вы попадите сначала!
Рощин размахнулся и ударил. Шар улетел в кусты.
— Эк вы размашисто! — крякнул Муромский.
— По-русски! — рассмеялся Рощин. — Воля ваша, Григорий Иванович, а городки лучше. Там уж ударишь, так ударишь!
— Нам бы все сплеча... Сдержанности учиться надо, сдержанности и аккуратности! Англичане нам в этом сто очков вперед дадут. И в хозяйственной методе, кстати, — наставительно говорил Муромский, пока слуга, одетый английским жокеем, разыскивал в кустах шар.
— Весьма возможно. Только, знаете ли, "на чужой манер хлеб русский не родится". Не помню, кто сказал... — возразил гость.
— Да уж знаю, кто... Берестов, небось. А вот Петр Великий завещал у Европы учиться!
— Далась вам эта civilisation europe'enne... У России свой путь!
В ответ Муромский сильно ударил шар и прогнал его сквозь все воротца.
В Лизиной светелке девицы Софья, Вера и Елена рассказывали подруге о своем новом знакомце.
— ...И вот представь, — говорила и показывала Вера, — входит он, скользит взглядом по лицам и эдак равнодушно отворачивается... Вольдемар спрашивает: "Не скучно ли вам?" А Берестов выставил свой перстень, — он у него в виде мертвой головы, представляешь? Протер перстень о рукав, глянул так на Вольдемара — и только что не зевнул!..
— Такой же гордец, как его батюшка, — определила Лиза.
— Ну, прямо Чайльд-Гарольд! — сказала Елена.
— И ни за кем не волочился? — поинтересовалась Лиза.
— В нашу сторону даже не взглянул... — вздохнула Софья.
— Ну, тому причина есть... — Вера вынула из-за рукава
сложенный вчетверо листок. — Вот почему он ни на кого не смотрит... Мне Оленька Колбина сегодня презентовала.
Все склонились над листком.
— Списано с письма Алексея Берестова в Москву. То есть, не с письма, а с конверта... "Авдотье Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева... Прошу покорнейше доставить письмо сие А.Н.Р." — прочитала Вера.
— А — эн — эр... — хором повторили девицы.
— Вот и поди отгадай, — огорчилась Софья.
— Если кому не терпится, можно и погадать... — лукаво и загадочно произнесла Лиза.
— Ой, Лизанька, как это?.. Скажи скорей! — встрепенулись девицы. — Что придумала?..
Лизавета и сама загорелась.
— Сегодня же ночь на Ивана Купала, самая гадальная ночь!.. Деревенские будут через костры скакать, женихов загадывать... Будут венки по реке пускать...
— Можно еще луну зеркалом ловить, суженый покажется, — вставила Елена.
— Только это все пустое! — сверкала глазами Лиза. — А вот я, от покойной нянюшки, верное гадание знаю...
Девицы открыли рты.
— Вы ж сегодня у нас остаетесь? Вот и погадаем ночью, если не забоитесь...
Сестры испуганно притихли, а Лиза вновь взяла листок и задумчиво прочитала:
— А, эн, эр...
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы...
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий... В поле чистом,
Луны при свете серебристом...
...следом за вороным конем, влекомым в поводу Настей, робко ступали по росной траве затуманенного луга четыре девушки, все в белых длинных рубахах и с распущенными волосами, как лесные нимфы или русалки. Последней шла самая младшая из девиц, Елена. Она прихватила с собой зеркало и нет-нет да и заглядывала в него, наведя на луну.
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна...
Посреди луга Настя остановила коня, сбросила с плеч шаль, обернула ею морду коня. Конь храпел, вздрагивал.
— Ну, кто первый?..
— Давай уж ты, Настенька!..
— Ну, ин ладно.
Настя ловко вскочила в седло.
— Водите!
Лиза взялась за повод и стала кружить коня на месте. Софья, Вера и Елена разошлись в три стороны и пошли по кругу, приговаривая хором вслед за Лизой:
— Ты кружись, кружись, мой конь...
Не ярись ты, охолонь...
На спине твоей невеста,
Укажи ей мужа место!..
Гой еси,
К нему неси!..
Лиза отпустила повод. Конь потоптался на месте, помотал головой, крутнулся по своей воле — и вдруг уверенно пошел вперед в известном только ему направлении...
— Тпру! — не выдержала Настя.
Девушки подбежали.
— Настя, что там?!.. — спросила Лиза, глядя в ту сторону, куда указывала голова коня. А Насте уже давно это было ясно.
— Да наша деревня, Прилучино... — грустно ответила она. — В конюшню его тянет.
— Теперь я! — горячилась Лиза. — У тебя суженый и есть в нашей деревне...
Настя спрыгнула с коня, помогла усесться барышне. И все повторилось, как и в первый раз, только коня теперь кружила Настя.
На этот раз конь думал не долго. Всхрапнув и заржав, он сразу поскакал по лугу.
— Стой!.. Тпру, окаянный!.. Да стой же!!.. — кричала Настя, не на шутку встревожась. Девицы визжали. Конь вдруг круто забрал вправо, поскакал немного по прямой — и сам остановился, как вкопанный...
Когда все подбежали, перепуганная Лиза сидела неподвижно, намертво вцепившись в холку коня и устремив взор вперед, в непроглядный туман.
— Настя... — помертвевшими губами еле выговорила Лиза. — Куда это он так сразу поскакал?.. На конюшню, что ли?..
— Да нет, барышня, — ответила Настя, оглядевшись и определив направление. — В Тугилово!.. К Берестовым...
Лиза одевалась. Она была уже в нижнем белье с рюшами, в панталонах и туфельках, теперь же выбирала платье. Настя одно за другим извлекала из платяного шкафа наряды и показывала ей.
— Не хочу, — говорила Лиза.
— А это?
— Не... Сегодня не нравится.
— Вчера ж нравилось. Что же сегодня?
— Вчера было вчера. Давай зелененькое.... Там где-то... — Лиза пошевелила пальчиками, показывая, где висит платье.
— Воля ваша...
Настя достала зеленое платье, показала Лизе. Та наконец удовлетворенно закивала и замахала руками: давай сюда! Настя сняла платьице с вешалки, принялась наряжать барышню, помогла ей надеть его, а затем начала зашнуровывать и застегивать многочисленные шнурки и застежки. Лиза оглядывала себя придирчиво, будто на бал собиралась.
— Позвольте мне сегодня пойти в гости, — сказала вдруг Настя.
— Изволь. А куда? — беспечно ответила барышня.
— В Тугилово, к Берестовым...
При этих словах Лиза как-то напряглась и внимательно посмотрела на свою служанку. Та продолжала:
— Поварова жена у них именинница и вчера приходила звать нас отобедать.
— Вот! — Лиза хлопнула себя по бокам. — Господа в ссоре, а слуги друг друга угощают!
— А какое нам дело до господ! — возразила Настя. — К тому же я ваша, а не папенькина. Это папенька ваш в ссоре с Тугиловским барином. А вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым...
— И побранюсь! Непременно побранюсь! — топнула ножкой Лиза. — Как только увижу — тут же и побранюсь!.. Вот только увидеть как? — печально закончила она.
— Старики пускай себе дерутся, коли им весело. А ваше дело — молодое! — Настя толкнула барышню локтем в бок и расхохоталась.
— Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что за человек, — наставительно произнесла Лиза.
— И носит ли он усы, — весело подхватила Настя.
— Что ты несешь, Настя! — Лизины бровки сошлись к переносице. — Какие усы? При чем здесь усы?!..
— Так вы же загадали на усы, — опешила Настя. — Сами говорили...
— Ничего я не говорила! Мало ли что я говорила! Говорила да забыла... Ступай к своим Берестовым и делай там, что хочешь!
С этими словами Лиза поспешила к лесенке, чтобы спуститься вниз к завтраку.
Молодая дворня, парни и девки числом около двадцати, играли в "горелышки" на краю барского сада в Тугилово. Выстроившись попарно "столбцом", они звонко подхватывали хором вслед за одиноким "горевшим":
— Гори, гори ясно,
чтобы не погасло!
— Погляди на небо —
там птички летят,
колокольчики звенят!
— Раз, два, три —
огонь, гори!..
Задняя чета разбежалась врознь, "горевший" парень стремительно догнал девку и встал с нею в голову столбца. Новый одиночка стал "гореть":
— Горю, горю жарко!
Едет Захарка!
И все весело подхватили:
— Сам на кобыле,
жена — на коровке,
дети — на тележках,
слуга — на собаках!
Погляди наверх —
там несется пест!..
Гости постарше издали наблюдали за игрой, сидя вкруг стола, накрытого к чаю прямо под яблонями, вблизи кухонного флигеля. Жена тугиловского повара, именинница Лукерья Федотовна, восседала с мужем во главе стола, на коем центральное место занимал пузатый медный самовар с поставленным сверху фаянсовым чайником, расписанным красными петухами. Рядом с именинницей сидела приказчица Берестовых со своими двумя дочерьми. Одеты они были с барского плеча, а потому в горелки не играли. Среди прочих сидели прилучинские — Ненила и Анисья Егоровна, ключница Муромского. (Настя и Дунька играли с молодыми).
Стол был уставлен вареньями и печеньями. Кроме родного, домашнего, было и барское угощенье — синее, красное и полосатое бланманже. Гости чинно хлебали чай из блюдец, мирно беседовали.
— Блажманже кушайте, гости дорогие, — угощала Лукерья Федотовна. — Блажманже мой Ваня как самому барину готовил.
Повар Иван Семенович, уже изрядно под хмельком, сиял как тот начищенный медный самовар, что стоял на столе. Прикрывая глаза, он задушевно выводил на балалайке "Ясного сокола". Егерь Никита искусно ему подыгрывал.
Бланманже накладывали в розеточки осторожно, с почтением.
— Ты, Лукерья, неверно говоришь, — молвила приказчица. Барин велит говорить "бланманже", а не "блажманже". Очень серчает.
— Пущай "бланманже", — согласилась Лукерья. — А по мне "блажманже" красивше.
— Нашему барину такого бы повара, — сказала Ненила. — Глядишь, и нам перепало бы. А то и себя, и всех овсянкой заморил. И мясо всегда сырое, с кровью. Бр-р!..
— Это он после кончины барыни на аглицкую моду свихнулся, — пояснила Анисья Егоровна.
— Обеднял, что ли? — посочувствовала приказчица.
— Овес не от бедности, — вступилась за барина ключница. — Овес для здоровья полезный.
— Лошадям он полезный, — буркнула Ненила.
Иван Семенович вдруг встал и расплылся в улыбке, указывая пальцем:
— Вона!.. Молодой барин прискакали-с...
Все посмотрели туда, где среди деревьев ярко светилась над крупом коня белая рубаха, мелькая из света в тень.
Алексей Берестов придержал коня и повел его шагом, по кругу приближаясь к играющим. Он был разгорячен верховой прогулкой — щеки горели, глаза сверкали, ворот рубахи был широко распахнут. Картинно подбоченясь, он игриво поглядывал на парней и девок. Те немного стушевались присутствием барина, но, переглянувшись, продолжили игру. Озорно тряхнув белокурой головой, "горевший" заголосил лукавую запевку:
— Горю-горю, пень!
— Чего горишь? — хором вопросили девки и ребята.
— Девки хочу! — смело ответствовал он, кося глазом на барина.
— Какой?
— Молодой!
— А любишь?
— Люблю!
— Черевички купишь?
— Куплю!
— Прощай, дружок!
— Не попадайся!..
Последняя пара разбежалась, "горевший" стремглав пустился за девкой и скоро догнал ее — признаться, она не очень спешила. Новая чета встала в голову столбца, случившийся одиноким занял свое место...
И тут молодой барин не утерпел. Он спрыгнул с коня, подвел его к "горевшему" и, передавая узду, приказал:
— Погуляй и сведи на конюшню. Теперь я гореть буду!
Все оживились, засмеялись, ожидая забавы.
Последней парой стояли Настя и Дунька, парней на всех девушек не хватило.
— Ой, — задохнулась от страха Дунька. — Пропали...
— Ништо, — Настя подобралась вся, как кошка, — меня ему не догнать...
— Гори, гори ясно! — закричал барин громко, не хуже деревенских. — Чтобы не погасло!
Голос его не терялся даже в хоре.
— Погляди на небо,
там птички летят,
колокольчики звенят!
— Раз, два, три — огонь, гори! — выкрикнул Алексей Берестов и сорвался пулей с места.
Настя и Дунька порскнули в разные стороны. Дунька заметалась, заверещала, обмерла — и встала, как столб, закрыв глаза. Но барин как ветер промчался мимо, устремившись за бойкой Настей. Только мимоходом коснулся Дуньки рукой.
— Ишь, какая! Ужо я тебя! — раззадорившись, кричал он Насте.
Та бегала кругами, ловко увертываясь среди деревьев.
Парни и девки не оставались безучастными.
— Шибче, барин! — подбадривали ребята. — За косу ее хватай!..
— Лети, Настена!.. Лети, касатка!.. Не поддавайся!..
За чайным столом, забыв чинность, все поднялись и с интересом следили за игрой.
— Бешеный какой... — охнула Ненила.
— Сроду такого не видывала, — подивилась Анисья Егоровна, — чтобы барину — и в горелки с дворовыми бегать...
— Они у нас — чистый огонь-с, — с одобрением сказал Иван Семенович.
Алексей наконец догнал Настю и с ходу, поворотив ее лицом к себе, крепко поцеловал в губы.
— Ох! — только и успела охнуть она, как барин тут же припечатал ей второй поцелуй.
— Вот охальник... — потрясенно прошептала Ненила, опускаясь на скамью.
Все остальные — и молодежь, и пожилые — были довольны победой барина и кликами выражали свое одобрение. Иван Семенович ударил плясовую.
... — Ты откуда такая взялась? — запыхавшись, спрашивал Алексей, держа Настю за руку и ведя ее в голову столбца. — Я тебя не знаю...
— Прилучинская я. Григория Ивановича Муромского, соседа вашего...
— Этого сумасшедшего англомана?
— Как-как? — не поняла Настя. — И вовсе он не сумасшедший. Он хороший. А дочка у него — загляденье.
— Ну да! Знаю я здешних барышень. У них одни книжки в голове. Жеманницы. Слова попросту не скажут. Не то, что ты!
Они встали на свое место впереди всех. Перед ними стояла Дунька, надув губы и с глазами, полными слез.
— Ну, что ты? — с улыбкой спросил Берестов. — Начинай!
Дунька помотала головой и указала пальцем на Настю.
— Ей гореть... Барин меня первую догнал.
Алексей оторопел, изумленно оглядел Дуньку.
— Ах, тебя первую?! — он рассмеялся. — Ну, так получай награду!
Он крепко обнял Дуню и наградил ее поцелуем в губы.
Спускались летние сумерки над Прилучиным, из раскрытых окон барского дома доносились звуки фортепиано. Это играла мисс Жаксон.
В глубине парка, в конце отдаленной аллеи, Лиза с нетерпением ожидала возвращения Насти.
Вот послышались шаги, Настя быстро вышла на аллею и ойкнула, едва не столкнувшись с барышней.
— Наконец-то, — выдохнула Лиза, схватила Настю за руку и усадила на ближайшую скамью. — Рассказывай...
— Ну, Лизавета Григорьевна, — сказала Настя, переведя дух, — видела я молодого Берестова!.. Нагляделась довольно — целый день были вместе...
— Расскажи, расскажи по порядку!
— Извольте-с... — Настя посидела еще немного, успокаивая дыхание, и начала: — Вот пошли мы, как вы разрешили, на именины поваровой жены в Тугилово — я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька...
— Хорошо, знаю! — Лиза в нетерпении дернула Настю за
рукав. — Ну, потом?
— Позвольте-с, расскажу все по порядку... Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские...
— Ну! А Берестов?
— Погодите-с, — Настя превосходно замечала возбуждение барышни, но, шутя, играла с нею, как кошка с мышью. — Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее... А дочери и надулись, да мне наплевать на них!..
— Ах, Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями! — Лиза вскочила со скамьи. — Мочи нет слушать!
Она сделала вид, что ей вовсе уже не интересен Настин рассказ, и решительно направилась к дому.
— Да как же вы нетерпеливы! — Настя поспешила за ней.
Возле ограды барышня замедлила шаг, и Настя продолжила рассказ:
— Ну вот, вышли мы из-за стола... А сидели мы часа три, и обед был славный...
— Настя!
— Вот вышли мы из-за стола и перешли в сад чай пить, а молодые стали играть в горелки, и мы с Дунькой тоже. И как только пришел наш черед бежать — тут молодой барин и явился! Прискакал на коне, как гусар!..
Лиза остановилась, как споткнулась.
— Ну, что ж? Правда ли, что он так хорош собой?
— Удивительно хорош! — Настя показала, каков был барин на коне. — Красавец, можно сказать: стройный, румянец во всю щеку — и усы... Премиленькие такие усики!
Лиза как будто и не слышала про усы, пошла далее.
— А я так думала, что лицо у него бледное... — разочарованно промолвила она. — Что же, каков он тебе показался? Печален, задумчив?..
— Что вы! Долой с коня — и ну с нами в горелки бегать!
— С вами в горелки бегать?! Невозможно!
— Очень возможно! Да что еще выдумал: поймает — и ну целовать! — И припомнила: — А усики-то щекочутся...
Тут уж Лиза встала как вкопанная, всплеснула руками и уставилась на Настю пристально. Помолчала и сказала:
— Воля твоя, Настя, ты врешь.
— Воля ваша, барышня, не вру, — Настя тоже не отводила глаз. — Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился...
Лиза круто отвернулась от Насти и быстро пошла прочь, вскричав на ходу:
— Да как же говорят, что он влюблен и ни на кого не смотрит?!..
— Не знаю-с! — поспешая за нею, тараторила Настя. — А на меня так уж слишком смотрел! Да и на Таню, приказчикову дочь, тоже, да и на Пашу колбинскую, да грех сказать — никого не обидел, даже нашу Дуньку! Такой баловник!..
— Это удивительно... Да что он в Дуньке-то нашел?!..
С этими словами, сказанными громко, не таясь, они вошли в дом.
И вот уже Настя собирала барышню ко сну. Сидя перед зеркалом и заплетая волосы на ночь, Лиза спросила:
— А что в доме про него слышно?
— Про кого? — отозвалась Настя, застилая постель.
— Ах, Настя! Да про Берестова же!
— А что слышно... Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится...
Настя уложила барышню в постелю, укрыла одеялом, подоткнула под бочок как маленькой.
— Как бы мне хотелось его видеть! — сказала Лиза со вздохом, уже борясь со сном.
Настя присела на край кровати, заговорила шепотом, будто сказку на ночь рассказывала:
— Да что же тут мудреного?.. Тугилово от нас недалеко, всего три версты... Подите гулять в ту сторону или поезжайте верхом... Вы верно встретите его... Он же всякий день, рано поутру, ходит с ружьем на охоту...
— Да нет, нехорошо... — возражала Лиза, уже прикрыв глаза. — Он может подумать, что я за ним гоняюсь... К тому же отцы наши в ссоре, так и мне все же нельзя будет с ним познакомиться... — Она примолкла, засыпая.
— Ну, поглядим еще... Утро вечера мудренее... — успокоила ее Настя.
Вдруг Лиза села на постели, широко раскрыв глаза.
— Ах, Настя! Знаешь ли, что?!..
— Ахти, господи!.. — отпрянула Настя.
— Наряжусь я крестьянкою!
Настя прыснула, прижала пальцы к губам и сказала:
— А и в самом деле!.. Наденьте толстую рубашку, сарафан — да и ступайте смело в Тугилово!.. Ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает...
— А по-здешнему я говорить умею прекрасно. — Лиза снова упала на подушку, повернулась на бок и счастливо прошептала: — Ах, Настя, милая Настя! Какая славная выдумка!..
И тотчас же заснула.
Настя перекрестила ее, загасила свечи и вышла вон.
И тотчас светелка Лизы наполнилась лунным сиянием.
Глаза девы распахнулись, она повернулась к окну. Сквозь ветки липы прямо на нее смотрела круглая луна.
Лиза встала, подошла к окну.
Двор усадьбы, сад, село на холме и далекий лес — все было залито голубым лунным светом.
Лиза вздохнула и вернулась к постели. Но не легла, а только присела — не спалось...
Постель ей стала горяча,
С ее прелестного плеча
Сорочка легкая спустилась,
Упали кудри на глаза,
На перси капнула слеза.
Лиза упала головой на подушку и, стараясь уснуть, стала пристально смотреть на освещенную луною силуэтную картинку работы Федора Петровича Толстого, висевшую на противоположной стене. Все было знакомо на картинке с малых лет: и барышня, сидевшая на резной садовой скамейке, и стройный кавалер под тонким деревцем...
Но вдруг Лизе почудилась прелестная музыка, и картинка как будто... Нет, точно ожила! Кавалер бросился перед барышней на колени, а она, напротив, вскочила, прижав руки к лицу. Кавалер что-то говорил барышне, то хватаясь за сердце, то вздымая руки. Наконец поднялся, отнял руки барышни от лица, она упала к нему в объятия — и уста их слились в долгом поцелуе...
... — Авдотьюшка, дружочек, дай хоть один блиночек! — верещал Петрушка.
— Сядь у окошка
Да подожди немножко, — отвечала кукла Авдотья, скрываясь за пестрым пологом, свисавшим с обруча над головою бродячего кукольника.
— Пока муж придет в дом,
Угости скорей блином! — увещевал надетый на руку Петрушка.
— Ну уж ладно,
Говоришь ты больно складно, — прорычал грозным басом кукольный муж, появляясь над пологом и принимаясь дубасить Петрушку колотушкой.
Скрипучий, пронзительный голос Петрушки, изображаемый с помощью пищика, доносился до крайних рядов небольшого уездного базара, куда лихо подкатила легкая летняя коляска. В ней сидели Лиза и Настя, правила коляской Дунька. Осадив лошадей, она вопросительно оглянулась назад. Настя и барышня, раскрыв рты, с одинаковым любопытством глазели по сторонам. А вокруг кипела базарная жизнь: стоял неумолчный говор, мычали коровы, привязанные к телегам, били крыльями куры и гуси, блеяли в загоне овцы...
Мужики, бабы, девки, парни из окрестных сел, с корзинами и без, сновали между рядами и телегами, с которых продавали овощи, фрукты, мясо, птицу, лапти, горшки и еще всякую утварь,живность и снедь. Вот проехал мимо барин верхом на мерине, которого вел под уздцы стремянный, следом тащился слуга. Барин указывал ему, что купить. Проезжали и другие коляски, переваливаясь на рытвинах, в них сидели барыни и барышни, тоже с интересом глазели по сторонам, выбирали товары.
Небо было ясное, высокое, голубое, а солнце ласковое.
О чем распорядилась Лиза, с помощью Насти сойдя с коляски, не было слышно за шумом базара, а только Настя, получив денег, стремглав побежала к единственной лавке. Дунька осталась сидеть на облучке, а Лиза побрела вдоль торговых рядов.
Одни торговцы зазывали, выкликали товар, другие стояли молча, будто им и дела нет, да утирали раскрасневшиеся от жары лица. Вот как кричал продавец сбитня:
— А вот сбитень горячий!
Подходи, кто с похмелья плачет!
С нашего сбитня голова не болит,
Ума-разума не вредит.
Извольте кушать,
А не глядеть да слушать!..
Рядом другой продавец старался:
— Лучшей репы в свете нет!
Какой вкус, какой цвет!
Все едят да хвалят,
Нашего брата по головке гладят!..
За прилавком с деревянными и глиняными игрушками кудрявый весельчак выкрикивал:
— Игрушечка диво,
Забавна, красива!
Угодно купить?
Могу уступить!..
Но Лиза уже не могла оторвать глаз от "панорамы", то есть яркого ящика с двумя увеличительными стеклами и коньком наверху, внутри которого вращались "картины". Рядом стоял дед-раешник, одетый в серый домотканый кафтан, расшитый желтой и красной тесьмой, в лаптях и шапке-коломенке, на которой болтались цветные ленточки. Он крутил рукоять и пояснял:
— Вот вам город Париж,
Что въедешь, то и угоришь...
А вот и город Марсель,
Что не видите отсель...
Лиза не утерпела и припала к увеличительному стеклу. Ах, какая красота ей открылась!..
— А вот город Питер, — слышала Лиза речь деда, —
Что барам бока повытер!
Там живут смышленые немцы
И всякие разные иноземцы.
Русский хлеб едят
И косо на нас глядят.
Набивают свои карманы
И нас же бранят за обманы...
— Барышня! — дернула Лизу за рукав Настя, и барышня с неохотой оторвалась от прелестной картины.
— Вот! — в одной руке Настя держала четыре аршина толстого полотна, в другой — пятиаршинный кусок синей китайки.
— Изрядно, голубушка! — порадовалась Лиза. — Теперь — пуговки медные!.. Пошли к офене!
Лиза не забыла дать деду денежку, ухватила Настю за рукав и потянула за собой.
Коробейник щедро насыпал Насте полную горстку пуговок.
— На пятиалтынный не много ли? — улыбнулась ему Настя.
— Для такой раскрасавицы лишнего не жалко, — сверкнул глазом офеня и прибавил потаенно: — А для барышни отдушки есть... Иноземные!..
— Благодарствуйте! — Настя поклонилась офене и поспешила за барышней, которая уже устремилась на звук волынки. Это на полянке за базаром, в окружении толпы зевак, показывал свое искусство медвежатник.
— А ну-ка, мишенька, — говорил он, — покажи, как бабушка Ерофеевна блины на масленой печь собиралась, блинов не напекла, только сослепу руки сожгла да от дров угорела? Ах, блины, блинцы!..
Медведь лизал лапу и ревел. Зрители добродушно смеялись, а Лиза и Настя пуще всех.
— А как, Михаил Потапыч, красные девицы белятся-румянятся, в зеркальце смотрятся, прихорашиваются?..
Медведь уселся, одной лапой стал тереть морду, а другой вертел перед собой...
В девичьей все были заняты делом: кто ткал, кто прял, кто шил, кто вязал. А кто и вышивал. В большой комнате было светло и уютно: в солнечных лучах плавали пылинки, горела лампадка пред иконой Богоматери, мирно постукивал ткацкий станок да журчали веретена. Девушки работали и пели — ладно, негромко и печально.
Вышла Дуня на дорогу,
Помолившись Богу.
Дуня плачет, завывает,
Друга провожает.
Друг поехал на чужбину,
Дальнюю сторонку,
Ох уж эта мне чужбина -
Горькая кручина!..
На чужбине молодицы,
Красные девицы,
Остаюся я младая
Горькою вдовицей.
Вспомяни меня младую,
Аль я приревную,
Вспомяни меня заочно,
Хоть и не нарочно.
Настя и Дунька трудились над нарядом для барышни. Одна обметывала ворот у рубахи, другая пришивала пуговки к сарафану.
Дверь тихонько приоткрылась, заглянула барышня, спросила кивком — ну как, готово ли?..
Настя и Дунька согласно кивнули в ответ.
Тогда Лизавета широко распахнула дверь и вошла решительно, по-хозяйски. Прошлась между девками, поглядывая строго — кто чего наработал, и вышла, на ходу еще раз покосившись на Настю и дав ей знак: жду, мол.
По уходу хозяйки Настя и Дунька скорехонько прикончили дело, перекусили нитки — и Настя на вытянутых руках вынесла сшитый синий сарафан и белую полотняную рубаху.
Не прекращая пения, девушки переглянулись улыбчиво — все-то они знали...
... — А ведь при