а.ж. "Время летать. Сценарий."

Лунева разбудил ранний телефонный звонок. Откинув одеяло, Лунев сунул ноги в шлепанцы и, как был в пижаме, направился из спальни в кабинет.
Жена тоже проснулась. Она оторвала голову от подушки и проводила мужа взглядом, полным тревожного ожидания.
Лунев подошел к письменному столу. Там рядом с телефонным аппаратом и письменным прибором стояла модель реактивного самолета «ТУ-154». Телефон трезвонил, не переставая.
Лунев снял трубку и привычно проговорил:
— Лунев слушает.
Последовала долгая пауза, во время которой Лунев стоял неподвижно, слушая абонента. Лицо его было сосредоточенным.
— Спасибо, — наконец сказал он.
А потом, после короткого молчания:
— Постараюсь оправдать доверие.
Он положил трубку, постоял несколько мгновений, что-то обдумывая, и вернулся в спальню.
Жена встретила его тем же ожидающим взглядом.
— Можешь меня поздравить, — хмуро сказал Лунев.

Вокзал местного аэропорта в эти утренние часы напоминал Ноев ковчег. Точнее, спящий Ноев ковчег, который к тому же никуда не плывет. Еще точнее — это было сонное царство, хорошо известное по русским сказкам.
Тут и там, группами и поодиночке, приткнувшись к чемоданам и тюкам, свернувшись в креслах, притулившись к перегородкам, в самых живописных позах спали и дремали пассажиры.
Здесь были все возрасты, национальности, социальные группы.
Служащие аэропорта дисциплинированно дремали на рабочих местах: за регистрационными стойками, в справочном бюро, в вокзальном буфете. Если кто и двигался, то так лениво и плавно, что это лишь подчеркивало общее состояние спячки. Тихо было в аэропорту, никаких звуков, кроме храпа да посапывания, не раздавалось.
Аэропорт был захолустный, провинциальный, постройки пятидесятых годов. Стояли пальмы в кадках. Отдельные новшества, вроде кресел на колесиках, только подчеркивали провинциальность.
Именно в таких широких креслах ожидала вылета группа пассажиров: старик интеллигентного вида с худым лицом и впалыми щеками; мужчина средних лет, по виду — производственник; молодой человек с бородкой и румяными круглыми щечками; наконец, красивая женщина, которую портила лишь обильная косметика, зато украшала дорогая шуба.
Производственник дремал, вытянув вперед ноги и надвинув на нос шапку, отчего были видны лишь его широкие скулы. Остальные трое вели вялый разговор: все уже успели перезнакомиться за время многочасового ожидания.
— Ну, а раньше?.. — устало спросил молодой, обращаясь к старику.
— Сколько себя помню, здесь всегда творилось бог знает что! — раздраженно вмешалась женщина.
— Не скажите, -- возразил старик. — При Силине работали нормально. Правильно работали.
— Силин? Кто это? — спросила женщина.
— Сразу видно, что вы молоды, — улыбнулся старик. — Был такой начальник аэропорта, царство ему небесное!
— Вспомнили Силина... — вздохнул молодой. — При Силине летали на «илах», на винтовой технике...
— Дело не в технике, а в людях, — сказал старик.
— Они допрыгаются... — вдруг тяжело пообещал производственник, не меняя позы.
Все замолкли, посмотрели на него. Однако, он свою мысль не продолжил.
— Нет, так мы никогда не улетим! — женщина резко поднялась и направилась туда, где под сенью декоративной пальмы расположилась группа людей с музыкальными инструментами в футлярах. Это был аккомпанирующий состав, сопровождавший певицу в гастрольной поездке.
Певица потрясла за плечо молодого администратора.
— Аркадий!
Тот поднял голову, посмотрел спросонья.
— Ты узнавал?
— Не порите панику, Валентина Григорьевна! — недовольно произнес Аркадий. — Рейс откладывается на два часа.
— Это уже шестые два часа!
— Да не улетим мы сегодня, ежу понятно, — отозвался саксофонист в летах. — Ничего, Валентина, сейчас ресторанчик откроют...
Щелкнуло в динамике, висящем над пальмой, и оттуда донесся девичий голос:
— «Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом 4515 до Махачкалы. Ваш вылет задерживается на два часа по метеоусловиям».

В кабинете начальника Службы обеспечения полетов происходило тем временем конфиденциальное совещание. В нем участвовали хозяин кабинета Петр Герасимович Горохов — плотный крепенький старичок, каких именуют иногда «боровичками», — и его подчиненный Борис Чиненков, человек лет тридцати пяти с юрким примечающим взглядом. Они сидели за столом для совещаний напротив друг друга и переговаривались тихо и внятно, глядя друг другу в глаза.
— Ну, а если? — с сомнением проговорил Горохов.
— Никаких если, Петр Герасимович! Что они — не понимают?! — Чиненков перешел на свистящий шепот. — Да я первый уйду... Там ведь не дураки сидят. Сравнивать вас и Лунева!
— Думаешь? — озабоченно переспросил Горохов, словно окидывая себя мысленным взором.
— Факт!
Щелкнуло в системе диспетчерской связи, запищал зуммер. Горохов вразвалочку подошел к пульту, нажал клавишу.
— Слушаю, Горохов.
— «Петр Герасимович, на Махачкалу опять задержка!» — сказал в динамике женский голос.
— А в чем дело?
— «Кажется, не заправлен.»
— А ты узнай... И не трезвонь больше. Мне некогда, — Горохов нажал клавишу и вернулся к Чиненкову. У того уже были готовы аргументы.
— Лунев нашей службы не нюхал. Что у него? Летал как все...
— Положим, летал-то он... — попытался возразить Горохов.
— А что? Я вам скажу — разговоров больше! — убежденно зашептал Чиненков. — У нас же как? Человек один раз вылетит по расписанию, так о нем уже песни поют.
— А переучивался в Академии? Не шутка. Факультет организации производства, — вздохнул Горохов.
— Ах-ах! Подумаешь. Факультет.
— И потом — молодой он, — выложил последний козырь Горохов.
— Сомнительное преимущество, — парировал Чиненков. — Молодой — сиречь неопытный. А у вас стаж почти полвека... В нашей системе, я вам скажу, никакие знания роли не играют... Только опыт! Сложная система у нас, надежности мало. Молодым тут делать нечего, они пусть ума набираются под руководством старших. Вот я — молодой... Разве я не понимаю, что руководить аэропортом должны вы, а не Лунев...
Опять запищал зуммер. Горохов подошел к пульту, включил связь.
— «Петро, ты не забыл, что сегодня хоккей?»
— Ты мне лучше про рейс на Махачкалу скажи, — добродушно отвечал Горохов.
— «Там все в норме. Улетят. Не сегодня, так завтра».
— Смотри у меня, Федор!
Горохов снова выключил селектор, оперся кулаками на стол, глянул орлом.
— Значит, говоришь, меня должны?
— Больше некого, Петр Герасимович! — развел руками Чиненков.

В аэровокзал как-то бочком вошел худощавый человек с жалобным, слегка заискивающим лицом. Под мышкой он неловко держал большую картонную коробку из-под макарон. Близоруко, с прищуром оглядев зал, он направился к выходу на перрон, где сгрудились встречающие. Пробираться по залу было трудно, человек то и дело путался в лабиринте чемоданов и спящих.
Подойдя к девушке в форме, дежурившей у выхода, он спросил:
— Рейс из Иркутска прибыл?
— Нет еще.
— А когда?
— Как прилетят, так и будет.
— Понятно...
Он отошел к  стене, поставил коробку на пол. По тому, как он управлялся с нею, было видно, что коробка пуста.
Рядом стояла увядающая женщина с увядающим букетом.
— Вы тоже иркутский встречаете? — спросил мужчина робко.
Она вздрогнула, отчего с букета осыпалось на пол еще несколько лепестков.
— Это безобразие! Опаздывает на двое суток.
— Иркутский? — испугался он.
— Ташкентский! Ташкентский! У меня цветы вянут.
Лепестки бесшумно падали на пол.
— А вы узнайте, — жалостливо посоветовал он.
— У кого? — она презрительно посмотрела на него. — В этом аэропорту даже начальника нет!
— Как же они... без начальника?.. — мужчина совсем сник.
— А вот так! — торжествующе сказала она и вдруг, с ненавистью взглянув на букет, швырнула его в урну.

Официант в плохо отутюженном смокинге появился за стеклянной дверью ресторана и перевернул табличку. Было «Ресторан закрыт», стало «Ресторан открыт». Он распахнул дверь и отодвинулся в сторону, приглашая пассажиров зайти.
В ресторан стали втекать первые посетители. В их числе была и группа гастролирующих музыкантов: певица Валентина, администратор Аркадий, пожилой саксофонист Виктор Иванович и молодой барабанщик Толик... Они заняли стол. Певица взяла меню.
Официант подошел к ним.
— У нас еще ничего не готово. Плита разогревается, — сообщил он.
— Зачем же вы открываете? — недовольно сказала певица.
— Расписание, — пожал он плечами.
— Вы бы лучше летали по расписанию! — вскипела она.
— Валентина, не нервничай, — примирительно сказал саксофонист. — У ресторана одно расписание, у плиты другое...
— У самолетов — третье, — подхватил Аркадий.
— Как вас зовут? — обратился саксофонист к официанту.
— Иннокентий.
— Вот что, Кеша. Сидеть мы здесь будем долго. Пока не улетим, — начал саксофонист.
— У меня смена кончается в восемнадцать, — оказал официант.
— Значит, передашь нас сменщику.
— Да вы что?! Намерены здесь до вечера сидеть?! — опять разнервничалась певица. — У нас вылет через два часа.
— Блажен, кто верует… — сказал Аркадий.
— Ты не торопись, Кеша, — не обращая внимания на них, продолжал саксофонист. — Пока плита разогревается, принеси-ка нам закусочки. А как с этим делом? — он изобразил двумя пальцами «стопарик».
— Ну, вы же знаете… — развел руками официант.
— Понятно, — кивнул саксофонист.
Официант удалился.
— Я лично здесь сидеть не намерена, — сказала Валентина. — К обеду я должна быть в Иркутске.
— К завтрашнему обеду, — уточнил администратор.
— Почему? — удивилась она.
— Сегодня, летать не будут. Сегодня должны назначить начальника. Завтра он выйдет, и мы улетим...
— Или не улетим... — благодушно добавил саксофонист. — Чем здесь плохо? Закуска та же, что в Иркутске, — он указал на приближающегося с подносом официанта.
— Аркадий, ты откуда про начальника знаешь? — спросил Толик.
— У меня профессия такая, Толик. Ты на барабанах стучишь, ты ничего знать на обязан. А я администратор… Я даже знаю, кто будет новым начальником аэропорта.
Официант, уже расставлявший на столике закуски, насторожился, прислушиваясь к разговору.
— Кто? — спросил саксофонист.
— Лунев.
— Вот уж нет! — не выдержал официант. — Горохов будет. В крайнем случае – Афанасьев.
— Он мне говорит! — кивнул на официанта Аркадий.
— Кеша, рюмочки, пожалуйста, — попросил саксофонист.
Официант поставил рюмки.
— Только по-тихому, — сказал он.
— Да какая разница! Разница-то какая! — воскликнула Валентина. — Горохов! Лунев! Мы их как не видели, так и не увидим! Нам главное — вовремя вылететь!
— Ошибаетесь, Валентина Григорьевна, — заметил администратор. — Неглубоко копаете.
— А у нас с собой было, — саксофонист опустил рюмку под стол и налил из фляги, не вынимая ее из внутреннего кармана пиджака.

Официант Иннокентий с нервной прямой спиной вошел в служебное помещение ресторана. Там у стойки буфета ожидали очереди на раздачу старый официант и молодая официантка в наколке. Толстая буфетчица резала ветчину.
Иннокентий остановился, выдержал паузу, сказал значительно:
— Говорят, Лунев будет.
— Типун тебе на язык! — вздрогнула буфетчица.
— Откуда знаешь, Кеша? — спросила официантка.
— Фраер один сказал.
— На то он и фраер! — рассердилась буфетчица. — Горохов будет, Петр Герасимович, сто лет его знаем. А ты — Лунев… Кто это — Лунев?
— Пилот. Командир корабля, — сказал старый официант.
— Который непьющий, что ли? — спросила буфетчица.
— Он.
— А ведь верно! — вспомнила молодая официантка. — Раньше всегда заказывал чанахи, водку не заказывал.
— Ну? Где вы видели непьющих начальников?! — сказала буфетчица.
— Ну, сейчас-то не выпивают, — заметил старый официант.
— Ага, держи карман! — сказала буфетчица. — Дома пьют, запершись… Лунев! Фу, ты, господи! -- она двинула тарелку с ветчиной по стойке.
— Если Лунев придет, нам всем крышка. Говорят, мужик крутой, — задумчиво сказал старый официант.
— А что он нам? У нас другая система, — сказала буфетчица.
— Вот нашлет он на вас, Ирина Семеновна, народный контроль, тогда узнаете — какая у нас система! — засмеялся Иннокентий.
— Система у нас одна — социалистическая, — строго заметил старый официант и удалился с коньяком.
— Не надо лозунгов! — крикнула вслед буфетчица. — Ну что ты скажешь?! А?! Совсем распустились!
По радио объявили: «Внимание пассажиров! Произвел посадку рейс 4508 из Иркутска».
Иннокентий, молодая официантка и буфетчица прослушали объявление, окаменев.
— Это что-то новенькое... — официантка подхватилась, побежала в зал.
— Вот! А вы говорите, — гордо произнес Иннокентий.
— Не может быть... — прошептала буфетчица.

Пассажиры иркутского рейса толпой входили с перрона в аэровокзал. Человек с коробкой, снова подхватив ее под мышку, вглядывался в их лица. Рядом обнимались, раздавались восклицания, приветствия…
Поток пассажиров иссяк. Дежурная закрыла турникет.
Человек с коробкой подошел к ней.
— Простите... Моя фамилия Туркин. Тут должна была прилететь гражданка с корзинкой. В ней кот. Я кота встречаю.
— Кота? — удивилась дежурная.
— Ну, да. Ангорского... Может быть, не все вышли?
— Пассажиры все вышли, — сказала дежурная. — Про котов сказать не могу.
Туркин обернулся.
— Товарищи! Секундочку внимания! — громко обратился он к оставшимся пассажирам иркутского рейса. — В самолете из Иркутска везли кота? Ангорского, дымчатого?..
— Ты бы еще медведя спросил! — добродушно ответил один.
— Нет-нет, никаких котов не было, я вас уверяю, — сказала женщина.
Пассажиры потеряли интерес к Туркину. Он в растерянности озирался по сторонам. Внезапно его потянула за рукав старушка, выросшая будто из-под земли. Старушка отвела Туркина в сторонку и, кинув взгляд по сторонам, сообщила шепотом:
— Был кот.
— У кого?
— Женщина сидела рядом, с корзинкой. В дубленке до пят.
— Точно! — воскликнул Туркин.
— В корзинке кот. Я же знаю.
— А где она?
— Пошла и пошла. Первой к дверям сунулась.
— Спасибо, бабуля! — Туркин кинулся к выходу.

В справочном окошке появилось лицо.
— Девушка, когда начнется регистрация на Мурманск?
— Рейс задерживается.
— Почему?
— По метеоусловиям.
Мгновенно появилось другое лицо, будто в календарике наручных часов сменилась дата.
— Как с Кишиневом?
— Задержка.
— Опять?!
— По метеоусловиям.
— Вы в окно взгляните! «Мороз и солнце, день чуде...»
Возникло новое лицо, с усами.
— Девушка, когда в Тбилиси полетим?
— Задержка.
— Такая красивая девушка…
— По метеоусловиям.
Опять новое лицо молодого человека.
— Девушка, как вас зовут?
— Задержка.
— Можно с вами встретиться?
— По метеоусловиям...

В тесную будочку справочной службы ворвалась другая девушка в аэрофлотовской форме.
— Милка! Горохов! — запыхавшись, сообщила она.
Не успело следующее лицо задать свой вопрос, как Милка резко опустила перед ним шторку, закрывающую окошко, и обернулась к подружке.
— Точно?
— Абсолютно. Парамонов сказал.
— А он откуда знает?
— Ему Сакович сказал.
— Сакович знает... — кивнула Мила.
— Правда, здорово? Такой мужик! Помнишь, у него на юбилее? Шестьдесят пять ему было...
— Семьдесят, — поправила Мила.
— Тем более. И почти никакого маразма. Слава богу, что он. Теперь все будет хорошо...
— По-старому будет, — кивнула Мила.
Рука пассажира снаружи приподняла шторку. Появилось лицо.
— Девушки, почему не летаем?
— Им бы только летать! Что за народ! — громко возмутилась Мила. — Спросите у руководителя полетов!

Руководитель полетов Афанасьев в специальной машине с надписью «Руководитель полетов» выехал на заснеженную взлетно-посадочную полосу. Машина помчалась по полосе, взметая снежные вихри.
Афанасьев сидел рядом с водителем и переговаривался по радиотелефону с диспетчерской службой.
— Николай, я ее не вижу.
— «Рано еще, Игорь Дмитриевич. До объекта полтора километра».
— Почему не чистят полосу?
— «А зачем, Игорь Дмитриевич?»
— Что значит — зачем? Положено.
— «АТБ говорит, что водителя не могут найти».
— Пускай дадут другого.
— «Где ж его взять?»
Афанасьев увидел вдали фигурку человека. Подъехали ближе. Это была лыжница в ярком костюме, которая не спеша совершала прогулку по взлетно-посадочной полосе. Машина затормозила рядом с нею. Лыжница остановилась, вопросительно взглянула на машину. Афанасьев распахнул дверцу.
— Руководитель полетов Афанасьев, — представился он.
— Зоя Сергеевна, — приветливо кивнула она.
— Вам известно, Зоя Сергеевна, что здесь нельзя прогуливаться на лыжах?
— Почему? — удивилась она.
— Это аэродром. Вы находитесь на взлетно-посадочной полосе.
Лыжница посмотрела себе под ноги. Ее изумление было совершенно искренним.
— Первый раз слышу, — сказала она. — Здесь летают?
— Здесь взлетают и садятся самолеты! — Афанасьев потерял терпение.
— Никогда не замечала... Я каждое воскресенье здесь гуляю. Никогда никаких самолетов…
— То, что самолеты не летают... по техническим причинам... еще не повод, — пряча глаза, объяснил Афанасьев. — А что, никогда не видели самолетов? — вдруг спросил он.
— Вы меня за дуру принимаете! — обиделась женщина. — Неужели я поперлась бы под самолет?
— Кто вас знает… — с сомнением сказал Афанасьев. — Пожалуйста, пройдемте в машину. Я вынужден составить акт.
— Ой, как интересно! — сказала она, отстегивая лыжи.
Машина с торчащими из окна лыжами умчалась по аэродромному полю.

В диспетчерском зале у индикаторов сидели дежурные диспетчеры — три человека в аэрофлотовской форме. Все трое были молоды. Звали их Саша, Миша и Леша.
Дежурные скучали. Индикаторы обзора были пусты.
— А сколько мы посадили на прошлой неделе? — спросил Миша.
— Зачем тебе? — обернулся к нему Леша.
— Отчет составляю.
— Четыре, кажется...
— Три, — авторитетно заявил Саша.
— Так и запишем... — склонился над листком Миша. — Остальные восемьдесят четыре рейса пошли на запасные полосы по метеоусловиям...
— Что у нас за метеоусловия такие? — вслух начал рассуждать Леша, глядя в окно, за которым сверкал солнечный зимний денек. — Я в Москве был, в Ленинграде... Там летают как часы.
— Там климат другой, — объяснил Саша.
— Да тебе-то что? Нам же спокойней. Забыл, что Афанасьев говорит? — сказал Миша.
— «Стопроцентная безопасность полетов обеспечивается лишь стопроцентным отсутствием полетов», — процитировал Саша.
— А как же иркутянин сел? — не унимался Леша.
— Иркутянин настырный. Передал, что израсходовал ресурс топлива. Пришлось сажать, куда денешься. Игорь Дмитриевич переволновался...
— Этот иркутянин раньше с Луневым работал, — сказал Саша.
— Говорят Лунев всегда по расписанию летал? — спросил Леша.
— Да ты что! — удавился Миша.
— Факт! — сказал Саша. — Как ему удавалось — не знаю. Но летал.
— Эх, пришел бы Лунев... — вздохнул Леша. — Полетали бы хоть немножко...
— У нас работа не сдельная, — сказал Саша.
— Хочется поработать, — признался Леша.
— А-а... — протянул Миша.
— Лунева не поставят, — заявил Саша. — Во-первых, молодой...
— Скажешь, молодой! Ему пятьдесят, — сказал Миша.
— Для руководящей работы — это мальчик. Во-вторых, они же понимают, что Лунев начнет все ломать. А кому это нужно?
— Пассажирам это нужно, — хмуро заметил Леша.
— А кто у нас думает о пассажирах? Думают о безопасности, — сказал Миша.
— Ага. О безопасности собственного зада, — кивнул Саша.
— Но почему же везде летают нормально! Хорошо летают! – вскричал Леша. — А мы тут сидим, ждем чего-то...
— Зато у нас безопасность полетов — наивысшая по стране, — заметил Саша.
— Скоро будет стопроцентная, — отозвался Миша.
На экране его индикатора появилась точка. Миша испуганно взглянул на нее, заволновался.
— Ребята, у меня метка!
Леша и Саша поспешили к его индикатору.
— Это ташкентский, — сказал Саша.
— По расписанию летит, — кивнул Леша. — Ребята, может, посадим, а? Запроси, запроси его!
— А как? Я уже забыл, — сказал Миша.
— Да как-нибудь запроси! Видишь, летит!
Миша включил микрофон.
— Рейс 4739! Вижу вас, — передал он.
— «Рейс 4739 просит посадки», — раздался голос из динамика.
— Сажай! Сажай! Дай я посажу! — умоляюще шептал Леша.
— А Игорь Дмитриевич?.. — засомневался Миша.
— У нас же метео... — сказал Саша.
— Да ты в окно взгляни! — крикнул Леша.
— Отставить! — раздался у них за спиной голос.
Диспетчеры оглянулись. В дверях стоял руководитель полетов. Из-за его плеча с любопытством выглядывала женщина с лыжами в руках.
Игорь Дмитриевич подошел к микрофону.
— Рейс 4739! Аэропорт закрыт по метеоусловиям. Прошу следовать на запасной аэродром.
— «Ничего другого от вас не ожидали», — сообщил рейс.
— Счастливой посадки! — Афанасьев выключил микрофон и с грозным видом обернулся к подчиненным.
— Это что за самодеятельность?!
— Так ведь погода... — пожал плечами Леша, кивая на окно.
— А верхние слои атмосферы? — парировал Афанасьев. — Чтобы этого больше не было!
Лыжница, осмелев, разглядывала индикаторы.
— И вправду, аэропорт... — сказала она. — А я думала, он совсем в другой стороне.
— А вас, гражданка... — начал Афанасьев, но не закончил.
В диспетчерский зал вбежала стюардесса Надя.
— Назначили! — взволнованно сообщила она.
— Кого? — в один голос спросили диспетчеры.
— Игоря Дмитриевича!
Все взгляды обратились к Афанасьеву. Он крякнул, помрачнел и подошел к стюардессе.
— Кто сказал? — спросил он тихо.
— Парамонов сказал.
— А он откуда знает?
— Ему Сакович сказал.
— Сакович знает... — тяжело проговорил Афанасьев.
— Поздравляю вас, Игорь Дмитриевич! — сказала Надя.
— С чем? — Афанасьев был явно расстроен. — У меня своих забот хватает! Вот, пожалуйста — гражданки по полосе бегают... Я же отказывался. Что я со всем этим буду делать?! — вскричал он, разведя руками.
— Что случилось, товарищи? — несмело спросила лыжница. — Может, я могу помочь?
— Пойдемте оформлять протокол, — мрачно сказал Афанасьев.
Они с лыжницей удалились из зала. Диспетчеры помолчали.
— Вот и полетали... — резюмировал Леша. — Надя, почему ты не в Харькове?
— Керосина нет, Леша, — жалобно сказала стюардесса.

Чиненков распахнул двери кабинета Горохова и первым шагнул туда с букетом. За ним последовал официант Иннокентий с подносом, на котором стояло ведерко для шампанского, накрытое белой салфеткой, чашки кофе и коробка конфет. Следом за официантом вошли две женщины – служащие аэропорта в форме.
— Дорогой Петр Герасимович, — с подъемом начал Чиненков, подойдя к столу. — Разрешите от имени коллектива поздравить вас с назначением на эту ответственную должность…
Горохов встал, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Может, погодим, Борис? Официально еще не сообщили.
— Сакович сказал, Петр Герасимович...
Иннокентий расставил кофе и эффектным жестом сдернул салфетку с ведерка. В нем стоял высокий букет гвоздик. Лицо у Горохова вытянулось.
— Поздравляем, поздравляем... — женщины подняли чашечки кофе.
— Постараюсь оправдать доверие, — сказал Горохов, неловко поднимая чашечку.
— Разве это дело? — вздохнул Иннокентий. — Кофием чокаться... 
Он выложил на стол коробку конфет и удалился с подносом.
— Вот и дождались... — умильно произнесла одна из женщин.
— Радость какая в аэропорту — вы не представляете! — фальшиво воскликнул Чиненков.
— Особенно среди пассажиров, — добавила вторая. — Мы решили пустить в продажу билеты до Минвод. Надо отметить это событие.
— Повременим, Лидия Павловна, — нахмурился Горохов.
— Но Сакович же...
— Не в Саковиче дело. Машин-то нет...
— Но будут со временем.
— А керосин? Нет, это дело непростое.
— Тогда, может быть, отправим рейс в Иркутск? На радостях? А? — с воодушевлением предложил Чиненков.
— Как мы его отправим? — шумно вздохнул Горохов.
— Если поднапрячься, то можно, Петр Герасимович, — сказала первая.
— Вы думаете? — с сомнением проговорил Горохов. Сколько километров до Иркутска?
Он нажал кнопку селектора.
— Иван Демьянович, давай мозговать насчет иркутского рейса.
— «Нереально, Петр Герасимович. Нe раньше среды», — отозвался динамик.
— Осилим, Петр Герасимович! Энтузиазм такой у людей! — шептал сбоку Чиненков.
— Даешь ускорение, Демьяныч. — Будем готовить, — твердо сказал Горохов.
— Успеха вам! — сказала вторая женщина.
Бокалы вновь сдвинулись.

Нарядные стюардессы заняли места за регистрационной стойкой. Взгляды пассажиров с надеждой обратились на них. Чувствуя себя в центре внимания, одна из девушек включила микрофон.
В аэровокзале разнеслось: «Внимание! Объявляется регистрация билетов на рейс 4214 до Иркутска».
Моментально перед стойкой образовалась очередь.
— Неужели полетим? — первый пассажир радостно бросил чемодан на весы.
— Естественно, — пожала плечами проводница.
— Ах, естественно... — он сразу помрачнел.
— У вас же билет до Харькова! — недоуменно обратилась к пассажиру проводница, разглядывая билет.
— Я передумал. Я хочу в Иркутск, — твердо сказал он.
— Но вы же брали на Харьков!
— Я хочу куда-нибудь улететь. Разницу оплачу, — пассажир занервничал.
— Подождите, будет харьковский рейс.
— Будет! Будет! Мне надоел этот буддизм! — заволновался он. — Я хочу быть в Иркутске. Оттуда легче долететь до Харькова!
— Подождите окончания регистрации. Если будут свободные места...
— Будут?! — он сорвал чемодан с весов, отошел в сторону.
— Товарищи, регистрируем только тех, у кого билеты в Иркутск, — обратилась проводница к очереди.
Очередь начала таять.

Туркин с картонной коробкой растерянно слонялся вдоль очереди на такси, вглядываясь в лица пассажиров.
Мамаша с грудным ребенком, проходившая к началу очереди, обратилась к нему:
— Мужчина, вы кота искали?
— Я не муж... — испугался Туркин и тут же поправился. — Я искал.
— Он там, у выхода с перрона.
— Спасибо! — Туркин помчался туда.
Он прибежал к турникету, где все так же скучала дежурная.
У её ног стояла плетеная корзинка, закрытая плетеной же крышечкой на веревочке.
— Нашелся? — с ходу обратился к дежурной Туркин.
— А как же. У нас ничего не пропадает.
— Где же он был?
— Егo ветеринарная служба проверяла. Пассажирка сказала, что кот не ее. Оставила корзинку и ушла...
— Все правильно, — подтвердил Туркин. — Слава богу! Понимаете, начальнику моему подарили в Иркутске кота. Для детишек. Ну, жена его позвонила, просила встретить. Если бы он пропал, мне бы... — Туркин на радостях был словоохотлив.
— Так он и пропал, — спокойно заявила дежурная.
— Как?! — Туркин дернулся к корзине, откинул крышку.
Корзина была пуста.
— Он мяучил сильно. Я его выпустила погулять, — объяснила дежурная.
Туркин обалдело глядел на нее.
— Мяучил?.. Да вы понимаете — что вы наделали?!
— Мне только и делов — с чужими котами возиться!
— Где я его теперь найду?! — орал Туркин.
— Найдете.
— Мы же с ним не знакомы!!
— Познакомитесь.
Туркин мгновенно обмяк, подхватил корзину и пошел куда-то — с корзиной в одной руке и коробкой в другой.

Музыканты продолжали пировать. Стол был заставлен закусками, саксофонист то и дело наливал из фляги себе и Аркадию.
Иннокентий принес цыплят табака и принялся убирать лишнюю посуду.
— Вот, к примеру, был я в Саратове, — рассказывал администратор. — Аэропорт как аэропорт. Не лучше и не хуже нашего. Но летают, черти! Сам видел!.. Допустим, объявили регистрацию. Если уж объявили регистрацию, то будь спокоен — улетишь. Без регистрации — не знаю, не стану врать, а с регистрацией — точно! В тот же день.
— Брось заливать, — сказал саксофонист.
— Аркадий правильно говорит, — заметила Валентина. — Надо верить!
— Взлетают — можно часы проверять, — продолжал ободренный Аркадий.  — В расписании написано: двенадцать двадцать семь. К примеру... В двенадцать двадцать семь, будьте уверены, колеса отрываются от земли, самолет от колес, пассажиры от самолета... Можно часы проверять.
— Аркадий, тебе уже хватит, — строго сказала певица.
— Да он закусывает, Валентина. Я слежу, — сказал саксофонист. — Кеша, дружок, давай еще!
— Вы уже все брали, — сказал Иннокентий.
— Неси по-новой.
— Вот Лунев придет... И все будет… — заплетающимся языком пообещал Аркадий.
— Уже Горохов назначен. Не надо песен, — кинул официант, удаляясь на кухню.
— Горохов? Не знаю... — пробормотал Аркадий.
По радио объявили: «Закончена регистрация билетов на рейс 4214 до Иркутска. Просим пассажиров собраться у выхода на перрон».
— На пушку берет, — сказал саксофонист.
— Не улетят, нет, — помотал головой Аркадий.
— Мальчики, а может, попробуем? Вдруг правда? — взмолилась певица.
— Валентина, не суетись, — оказал саксофонист. — Мы люди тертые. Горохов пришел? Пришел... А ты суетишься.
Барабанщик Толик молча поднялся.
— Толик, ты куда? — спросил Аркадий.
— Пойду барабаны соберу.
— Поверил? Мальчик.
— На поезд пойду, — сказал Толик.
— А что? Может, он и прав… — философски заметил саксофонист.
— Встречай нас в Иркутске. Гостиницу не забудь сделать, — напутствовал его Аркадий.
— Петь как хочется, мальчики... — призналась Валентина.
— А ты попой, попой... — разрешил саксофонист. — Когда еще в Иркутске споешь…
И Валентина запела негромко:

Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем...

Припев подхватили все вместе.

Пора впуть-дорогу!
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю ...

Иннокентий приближался к столику с полным подносом.

Пение слышалось и в вокзальной закусочной, расположившейся неподалеку от входа в ресторан. Там за высокими мраморными столиками подкреплялись наскоро пассажиры. Среди них были и старик с молодым румяным интеллигентом. Они вели беседу за кофе с холодной курицей.
— Да ведь не то обидно, что не летаем, Максим Петрович, — с болью говорил интеллигент, держа в руках косточку. — Обидно, что не верим уже, не верим ни в какие полеты, ни в какие расписания!.. А-а, да что говорить!
— Ну, не скажите, Андрей Константинович, — отвечал старик. — Что не летаем — тоже обидно. Времени жалко, сил...
— И ведь каждый раз надеемся улететь, заметьте! Сколько раз себе говорил: все, баста! Езжу только поездом!.. — И каждый раз надежда перевешивала. Вдруг что-то изменилось?
— А при Силине был все-таки порядок, — заметил старик.
— И порядок был, и вера была, в этом я с ваш согласен. Но безопасности полетов все же не было...
— Да, рисковали, — согласился старик. — Однако, было за что рисковать. Теперь же не рискуем, поскольку не летаем. Вот какой парадокс!
— Я вам честно скажу, Максим Петрович. Лично я готов здесь дневать и ночевать. Готов неделями дожидаться рейса. Но скажите мне прямо и честно: нет горючего. Или там экипаж не готов. Рейс состоится в следующем квартале. Так ведь?.. Нет, ссылаются на погоду. Погода, видишь, виновата!
— Правду сказать, — еще полдела, — заметил старик. — Правду сделать надо.
— Конечно! А что у нас? Объявляют регистрацию, а не верят сами, что рейс состоится. И пассажиры, естественно, не верят... В прошлом месяце продали билеты на фиктивный рейс до Киева. Я на нем летел. То есть, не летел... Приехал в аэропорт, прошел регистрацию, сел в самолет… Представляете: сел в самолет! Каково фарисейство! Продержали нас на старте с включенными моторами полчаса, потом отвезли назад, вернули деньги за билеты... А самолет этот, как я потом узнал, вовсе к полету не предназначен. Он для тренировок на земле, у него двигатели от мотоцикла. Только шумят. Имитируют полетную обстановку... Оказывается, затыкали квартальный план по реализации билетов и по возврату тоже. Разом две единицы и закрыли…
— И все ведь знают это, — сказал старик.
— Знают и берут билеты! Вот в чем ужас... Теперь говорят: Горохов...
— Афанасьев, — сказал старик.
— А я слышал — Горохов.
— Хрен редьки не слаще. Хотя, если Горохов, то шансы улететь есть. Правда, небольшие. Я его давно знаю, опытный руководитель, — рассказывал старик. — Методы у него авральные, надо прямо сказать. Но если захочет, пару рейсов в неделю организовать может. Если сильно захочет.
— А Афанасьев? — спросил интеллигент.
— Этот осторожен. Всего боится. Думаю, при нем летать вовсе не будем, — прямо сказал старик.
— Почему же вы домой не ушли? Если Афанасьев? — не понял молодой.
— Ну, Афанасьев тоже не вечен. Кругом перемены. Хочется надеяться… Скольких я на своем веку пережил... Силин, Прокопенко, Гуляев, Толмачев... — начал перечислять старик.
— Вы много летали... — уважительно произнес интеллигент.
— Два раза, — кивнул старик. — Два раза мне удалось улететь из этого аэропорта. Один раз при Силине и еще один раз при Толмачеве. Правда, случайно...
По радио объявили: «Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом 4214 до Иркутска. Ваш вылет задерживается на два часа по метеоусловиям».
— Ну вот... — удовлетворенно улыбнулся старик.

Туркин с коробкой и корзиной плелся по пустому служебному коридору, безнадежно повторяя: «Кис-кис-кис...» Проходя мимо фаянсовой белой урны, он вдруг остановился, с раздражением взглянул на коробку и тут же, разорвав ее на куски, запихнул остатки в урну. Затем последовал дальше, повторяя все то же.

Афанасьев собрал молодых диспетчеров в комнате отдыха рядом с диспетчерским залом. Он усадил их за столик, сам уселся напротив и, испытующе оглядев подчиненных, начал:
— Ребятки, обстановка сильно осложнилась. Если Сакович не врет, мне завтра принимать аэропорт. Но аэропорт к этому не готов.
— Не волнуйтесь, Игорь Дмитриевич. Все будет о’кей, — сказал Миша.
— Тебе легко говорить. Придет новый руководитель полетов, начнет рейсы принимать, а отдуваться мне…
— А вы назначьте такого, чтобы можно было опереться, — посоветовал Саша.
Афанасьев обвел их взглядом.
— Я ведь из вас назначу, ребятки, — сказал он тихо.
Саша и Миша потупились.
— Ага, не хотите! — оказал Афанасьев.
— Я хочу, — застенчиво сказал Леша.
Афанасьев с сомнением посмотрел на него.
— А кто чуть не посадил ташкентский рейс?
— Исправится, — вступился за товарища Миша.
— С кем не бывает, — cказал Саша.
— Смотри, Алексей! Ты ведь знаешь — я рейсы не принимаю, потому, что обратно им не улететь. Горючего нет и не предвидится. Я бы с радостью.
— Да я понимаю... — пробормотал Алексей.

Лыжница Зоя Сергеевна в это время с интересом прогуливалась по пустому диспетчерскому залу, разглядывала приборы. Светились голубым светом индикаторы. Внезапно запищало за пультом. Она подошла туда. Голос из динамика сквозь шорохи и трески сказал:
— «Аэропорт! Я рейс 4412 из Риги. Прошу посадки».
— Пожалуйста, — сказала Зоя Сергеевна.
— «Не понял. Повторите».
— Садитесь, садитесь...
— «Дайте координаты».
— Не могу. Я здесь случайно, — сказала она.
— «Вечно в этом аэропорту что-нибудь не так! Сажусь визуально!» — сказал голос пилота.
— Счастливо! — улыбнулась Зоя Сергеевна.
Афанасьев выглянул из комнаты отдыха.
— С кем вы там разговариваете? — спросил он.
— Кажется, с самолетом.
— С каким?
— Из Риги.
— Ну?
— Садится он, — смутилась Зоя Сергеевна.
— Как садится?! — Афанасьев бросился к микрофону. — Рейс 4412! Посадку запрещаю! Как поняли?
— «Поздно! Снижаюсь!» — ответил пилот.
Афанасьев в панике выбежал из зала.

Диспетчер Леша и стюардесса Надя шли, прогуливаясь, по заснеженному полю аэродрома, как вдруг мимо них промчалась машина руководителя полетов. Афанасьев сидел рядом с водителем и что-то говорил в микрофон с озабоченным видом.
— ЧП, что ли? — спросил Леша.
— Какое у нас ЧП? — возразила Надя. — Наверное, опять кто-то гуляет по полосе.
Они пошли молча, взявшись за руки.
— А не боишься? — спросила Надя.
— Не боюсь. Хочу принимать рейсы. Душа болит, стыдно... — сказал Леша.
— Все уже привыкли, — сказала она.
— А я нет. И не привыкну. Я диспетчер. Я должен принимать и выпускать самолеты. Летают же в Ленинграде, в Москве... А мы что — не можем?..
— Не хотим, — сказала она.
— А я хочу.
— Тогда мы совсем перестанем видеться, — сказала Надя. — Ты будешь сидеть за индикатором, а я буду летать, летать, летать...
— Ничего, Наденька, — успокоил он ее. — Я день и ночь работать готов, лишь бы что-нибудь изменилось.
— Только бы Лунев пришел... — вздохнула она.
— Лунев один ничего не сделает...
— А я ведь с Луневым летала…
— Когда?
— Это был его последний рейс перед Академией. Горючего нет, аэропорт закрыт, диспетчеры в шахматы играют... Тихий ужас! Как мы взлетели по расписанию — до сих пор не понимаю. Лунев сам регистрировал пассажиров.
— Ну, это-то ни к чему... — сказал Леша.
— Пассажиры ему ворох цветов преподнесли. Ты не представляешь, какими они вышли из самолета. Один человек много может.
— И я смогу. Вот увидишь, — упрямо сказал он.
— Афанасьев тебя уволит.
— Посмотрим!
Вдали раздался гул. Надя и Леша подняли головы и увидели реактивный лайнер, идущий на посадку. Он коснулся колесами полосы, побежал по ней, взметая снег... За самолетом мчалась машина Афанасьева.
В гуле двигателей утонуло радостное «ура! », которым Надя и Леша встретили приземление самолета.

Организация иркутского рейса всецело захватила Горохова. Он сидел перед микрофоном в своем кабинете, сняв форменную тужурку и закатав рукава рубашки. На столе стоял стакан с чаем. Светился экран телевизора, на котором был виден самолет иркутского рейса. Рядом копошились люди.
— Ты пойми, Демьяныч, это дело нашей чести, — убеждал Горохов микрофон. — Мы уже регистрацию провели. Сегодня иркутский рейс должен быть в воздухе!
— «Ой, сомнительно, Петр Герасимович», — отозвался динамик.
— Я же тебе керосин нашел! Ты его заправил?
— «Заправил».
— Так в чем же дело?
— «Неразгружен он. Надо разгрузить, а потом загрузить. Считай, сутки...»
— Почему сутки!? Откуда сутки? — волновался Горохов.
— «Из смены грузчиков вышел всего один. Да и тот...»
— Что? Уже?
— «Уже».
— Ну, я не знаю. Сам разгружай, но чтоб иркутский был готов. Я его провожу как ударный объект.
— «Понял», — уныло отозвался голос Ивана Демьяновича.
Горохов переключил селектор.
— Нина? Готовь транспарант.
— «Неужто полетим, Петр Герасимович?» — радостно отозвался женский голос.
— А ты думала... — покровительственно улыбнулся Горохов.
В кабинет робко вдвинулся Туркин с корзинкой, остановился у двери, вопросительно глядя на Горохова. Тот выключил микрофон, посмотрел строго на посетителя.
— Вы по какому вопросу?
— Кот... — жалобно вымолвил Туркин.
— Что — кот?
— Пропал кот.
— Ну, а я здесь при чем?! Вы меня от дела отрываете! Кот, понимаешь! —загремел Горохов.
— Это кот Василия Николаевича, — сказал Туркин.
— Панкратова? — Горохов понизил тон.
Туркин лишь слабо развел руками: кого же? Разве есть другие Василии Николаевичи?
Горохов молча пробарабанил пальцами по столу, обдумывая ситуацию. Лицо его стало сосредоточенным.
— Садитесь. Рассказывайте, — он указал на стул.
— Я референт Василия Николаевича. Туркин. — представился Туркин.
— Горохов, — Петр Герасимович через стол протянул Туркину руку.
— Сегодня из Иркутска прибыл кот. Василий Николаевич передал его с Эммой Павловной из Управления культуры. Я должен был встретить. Ну, и... кот потерялся. Пошел гулять и не вернулся...
— Как это — пошел гулять?
— Ваша дежурная его выпустила. Пожалела...
Горохов нажал кнопку селектора.
— Демин? Кто у тебя там на выходе с перрона?
— «Пирожкова».
— Дай ей дрозда, чтобы осторожнее обращалась с котами!
— «Понял».
Горохов выключил микрофон, задумался.
— Какой кот? — спросил он.
— Ангорский, дымчатый.
— Борис, зайди ко мне, — сказал Горохов, вновь щелкнув клавишей селектора.
— А сам Василий Николаевич когда вернется? — обратился он к Туркину.
— В среду...
Горохов что-то пометил в перекидном календаре. Вошел Чиненков.
— Слушаю вас, Петр Герасимович.
— Боря, пропал кот Панкратова. Вот тебе товарищ…
— Туркин, — подсказал референт.
— ...Туркин, и чтобы кот был. Понял? Из-под земли достань!
— Слушаюсь...
Туркин и Чиненков обменялись рукопожатием и вышли из кабинета. Горохов нажал несколько клавиш сразу.
— Всем службам! Пропал кот ангорский, дымчатый. Разыскать и доставить в мой кабинет. Объявить по вокзалу. Срочно!

В диспетчерском зале вновь царили тишина и спокойствие. Миша и Саша играли в шахматы. Леша сидел у индикатора, подперев голову рукой.
По трансляции передали:
— «Граждане пассажиры! Внимание! Пропал кот ангорский, дымчатый. Нашедшего просят доставить животное в кабинет сменного заместителя начальника аэропорта. Повторяю: пропал кот…»
— Зин! Слышала! Кот пропал!
Леша убавил громкость.
— У-у... Стыдуха... — глухо протянул он.
— Умно придумано, — прокомментировал Саша. — Сейчас весь аэропорт будет искать кота. Глядишь, время и пролетит.
— Никакого кота нет, я уверен, — сказал Миша. — Отвлекающий маневр... Тебе шах.
— Что же делать? Делать-то что? — бормотал Леша.
— Не ной, — сказал Саша.
— «Аэропорт! Рейс 4765 из Архангельска просит посадки», — донеслось из динамика.
— Рейс 4765! Вас понял. Посадку запрещаю, — ответил Леша.
— «Вас понял. Следую на запасной аэродром».
— Мат! — сказал Миша, переставляя фигурку.
Они снова принялись расставлять партию. По трансляции передали:
— «Граждане пассажиры! Внимание!..»
— Сколько можно про кота?! — вскричал Леша.
— «Пассажиров, следующих рейсами до Иркутска, Харькова, Кишинева, Тбилиси, Мурманска, Хабаровска, прошедших и непрошедших регистрацию, просят собраться у выхода на перрон. Повторяю...»
Леша подскочил к динамику, прибавил громкость. Пока дикторша повторяла объявление, на лице Леши отразилась целая гамма чувств — от недоумения до восторга.
— Слышали?! — закричал он.
— Что они — обалдели? Зачем это? — пожал плечами Миша.
— Значит, выпускают рейсы! Зачем же еще!
— Наивный ты… — ласково проговорил Саша, поглядев на Лешу.
Тот бросился к индикатору, уселся в кресло, приготовился к работе.

Аэровокзал зашевелился. Подхватив свои чемоданы и тюки, пассажиры стекались к выходу на перрон. Там образовалась толпа. Люди волновались, привставали на цыпочки, стараясь разглядеть — что происходит у дверей.
У дверей с турникетом стояла дежурная Пирожкова, рядом с нею командир иркутского рейса, а сбоку — небольшой духовой оркестр. Командир что-то шепнул Пирожковой. Дежурная распахнула двери на перрон и открыла турникет. Оркестр заиграл марш «Все выше…».
— Прошу вас, товарищи! — громко объявила дежурная.
Толпа повалила к дверям.

Компания в ресторане, заслышав далекие звуки марша «Все выше, и выше, и выше», — насторожилась.
— Ребята, надо пойти. Кажется, вылетаем, — сказала Валентина.
— Нас не купишь, — помотал головой Аркадий.
— Валентина, а десерт? — проговорил саксофонист с трудом.
— При чем десерт! Пошли, я вам говорю! Не думала, что вы такие несознательные! А еще советские песни играете! Фу! — разгорячилась певица.
— Не улетят они. Даже с песнями, — сказал Аркадий.
— С такими, как вы, мы никогда никуда не улетим! Только о себе! Пошли! — кричала она.
— Пошли, — пожал плечами Аркадий, поднимаясь.
— Я столик подержу, — сказал саксофонист.
— Эх, ты! — Валентина резко поднялась, пошла к выходу. Администратор неохотно последовал за ней.
Саксофонист подозвал официанта.
— Кеша, что там происходит? Почему музыка?
— Митинг по случаю отправки иркутского рейса.
— Может, в самом деле отправят?
— Вряд ли, — сказал официант. — Праздничный обед для экипажа заказан. Вряд ли.
—Тогда принеси, голубчик, кофе...

Разукрашенный лентами самолет стоял на заснеженном поле. К его боку, к багажному отделению, таскали чемоданы грузчик и мужчина в аэрофлотовской шинели. Они спешили закончить погрузку багажа.
К самолету был приставлен трап. На нем, как на импровизированной трибуне, стояли Горохов, Афанасьев, командир корабля и представитель пассажиров. Висел транспарант: «Даешь иркутский рейс!» Перед трапом стояла большая толпа пассажиров с вещами. Сбоку разместился оркестр.
Музыканты доиграли марш, и Горохов открыл митинг.
— Товарищи! Сегодня коллектив нашего авиапредприятия в ознаменование своих обязательств отправляет рейс на Иркутск комфортабельный лайнер «ТУ-134». Митинг, посвященный этому знаменательному событию, считаю открытым!
Оркестр грянул туш.

Старик с молодым интеллигентом продолжали свой разговор в удобных креслах, повернутых к широким окнам аэровокзала, через которые прекрасно была видна картина митинга на летном поле.
— Что ни говорите, Максим Петрович, а неприятно чувствовать себя отщепенцем. Хочется быть там, — указал за окно молодой.
— Одно из двух, — отвечал старик. — Или здесь чувствовать себя отщепенцем, или там чувствовать себя дураком. Мы, Андрей Константинович, не хотим быть дураками, не так ли? Но поневоле превращаемся в отщепенцев. Думаете, мне это приятно?
— Я отнюдь не протестую против формы. Но ведь она должна быть наполнена содержанием. Если бы после митинга всех рассадили по самолетам и тут же отправили...
— Эк, чего захотели!
— И все же чертовски неприятно. Да и заметить могут, что нас нет, — молодой интеллигент заерзал в кресле. — Я, пожалуй, пойду, — сказал он после паузы.
— Как знаете, — пожал плечами старик.
Молодой поднялся и направился к выходу. Старик долго смотрел через окно, как бредет по аэродрому к митингующей толпе его фигурка с портфелем в руках.

— Слово предоставляется слесарю-наладчику завода игровых автоматов товарищу Середкину, — объявил с трапа Горохов.
Представитель пассажиров сделал шаг вперед.
— Когда отправят рейс на Кишинев? — дерзко выкрикнул из задних рядов молодой интеллигент.
— Вопросы потом, товарищи, — сказал Горохов.
— Наш завод игровых автоматов по итогам квартального плана занял второе место среди предприятий отрасли, — начал слесарь.
Грузчик и аэрофлотовец, поглядывая на толпу, запихивали в чрево самолета последние чемоданы.

Чиненков и Туркин в это самое время напряженно искали кота. Они брели в полутьме по подвалу аэровокзала среди переплетений труб с продранной теплоизоляцией и проводов. Под ногами что-то хлюпало. И тот, и другой были изрядно перепачканы и злы.
— Кис-кис-кис... — безнадежно бормотал Туркин осипшим голосом.
— Да прекратите вы! — прикрикнул на него Чиненков.
— А как же звать? — растерялся Туркин.
— Зовите по имени. У вас курить есть?
— Я не знаю, как его зовут. — Туркин пошарил по карманам.
Они закурили, уселись на какую-то трубу.
— Чертова работа, — пожаловался Чиненков. — Мой дуб мне покою не дает. Чуть что: «Боря.! Боря!» Старый дурак!
— Кто это? — испугался Туркин.
— Горохов... У тебя тоже старый пень? — неожиданно обратился он на «ты» к Туркину.
— Шестьдесят восемь, — осторожно сказал Туркин.
— А чего же он на пенсию не идет? Устал ведь, как пить дать, — зло говорил Туркин.. — Нет, держится за кресло!.. Представь: этот старый судак назначен начальником аэропорта.
— Кто? — опять спросил Туркин.
— Ну, Горохов же!.. Он уже взлета от посадки отличить не может. Ему только — давай, давай!.. Принцип реактивного действия не знает. Я серьезно... Не знает он, почему летают самолеты. Правда, они у нас не летают, больше на земле стоят… Тебя как  зовут? — вдруг спросил он Туркина.
— Сережа.
— Скажи, Серега, разве ты в тысячу раз больше не знаешь, чем твой Панкратов? Кто ему речи пишет?
— Я, — потупился Туркин.
— А почему он их читает, а не ты? Задумывался когда-нибудь?
— Нет, — честно ответил Туркин.
— Потому что такие, как ты, не задумываются. Вот почему.
— А ты лучше, что ли? — обиделся Туркин.
Чиненков задумался, затягиваясь сигаретой.
— Мне ничего не надо, — оправдывался Туркин. — Только бы не дергали меня. Я такие речи писать могу. У меня стиль хороший. Пускай он их говорит, мне не жалко. У него голос, а у меня стиль. Я так считаю, что говорить должны те, у кого голос и внешность. А думать... те, у кого голова. Как считаешь?
— Потому мы здесь в подвале и сидим! Ищем твоего поганого кота! А они на трибунах стоят! — Чиненков со злостью отбросил сигарету, зашагал куда-то вдоль трубы.
Туркин рысцой последовал за ним.
— Я, если хочешь знать, еще хуже тебя! — не оборачиваясь, чеканил Чиненков. — Мне много нужно. Практически все!.. Я хочу своей очереди дождаться. А пока мне нужно задницы лизать... Котов, ядри их душу!..
Туркин пошел медленнее, стал отставать.
— Скажешь, я подонок? А я понятие имею! Я это все в гробу... — Чиненков оглянулся.
Туркина сзади не было.
— Серега, ты где?!
Чиненков дернулся назад, сделал шаг, другой... Туркин сидел на трубе, уткнув лицо в ладони. Он плакал.
—Ты чего, Сережа? Ну, чего ты?.. — растерялся Чиненков. — Да брось ты... Найдем мы твоего кота. Сейчас все будет...
Он помог Туркину подняться, повел его дальше, поддерживая за плечи.
— Давай, Сережа... Кис-кис-кис...
— Кис-кис-кис... — всхлипывая, повторял Туркин.

Пассажиры переминались на морозе, окутанные паром.
— Слово имеет руководитель полетов товарищ Афанасьев, — объявил Горохов.
Афанасьев сделал шаг вперед, откашлялся.
— Товарищи! Наш аэропорт имеет лучшие в стране показатели по безопасности полетов. Достигнуто это путем постоянного повышения профессионального мастерства при четком взаимодействии с работниками метеослужбы...

Леша оторвал взгляд от индикатора, оглянулся на играющих в шахматы приятелей.
— Вот что. Валите отсюда, — вдруг решительно сказал он.
— М-м? — промычал Саша, не отрываясь от доски.
— Давайте! Давайте! — Леша вскочил, принялся их выпихивать.
— Спокойствие! — промолвил Саша.
— Да объясни ты! — воскликнул Миша.
— Мешаете.
Игроки, поддерживая доску с расставленными фигурами за углы, послушно ретировались в комнату отдыха. Леша захлопнул  за ними дверь, закрыл на ключ. Затем он решительно вернулся к пульту, вздохнул, как перед прыжком в глубину, и сел в кресло.
— Всем рейсам, следующим курсом 250! — объявил он в микрофон. — Внимание! Аэропорт открыт. Посадку разрешаю. Как поняли?
— «Рейс 4897 из Мурманска. Вас понял. Прошу посадки», — тут же отозвался голос из .динамика.
— Даю координаты.
В двери диспетчерского зала забарабанили.

— Митинг, посвященный ударной отправке рейса 4714 на Иркутск, разрешите считать закрытым! — объявил Горохов. — Начинаем посадку!
Оркестр вновь заиграл туш. Первые пассажиры взошли по трапу, предъявляя билеты бортпроводнице. У тех и других были счастливые сияющие лица.
— А как с остальными рейсами? — выкрикнул молодой интеллигент.
— Вопрос решается, товарищи! — ответил сверху Горохов.
Вдруг над аэропортом раздался гул двигателей. Все подняли головы вверх. На посадку шел лайнер «ИЛ-86».
— Это еще что?.. — растерянно прошептал Афанасьев и, расталкивая поднимавшихся по трапу пассажиров, бросился к своей машине.
Он хлопнул дверцей, машина умчалась.
Горохов, насупившись, смотрел в сторону садящегося самолета.
Пассажиры с других рейсов, участвовавшие в митинге, нестройной толпой потянулись обратно к аэровокзалу.
Навстречу им по летному полю бежала дежурная Пирожкова, держа в руках листок бумаги, который колыхался на ветру.
Она подбежала к трапу.
— Петр Герасимович... — пролепетала она, тяжело дыша.
— Что случилось? — недовольно спросил Горохов, спускаясь.
— Вот... — она протянула листок.
— Погоди... — Горохов достал из кармана футляр с очками, водрузил очки на нос, принялся читать бумажку.
Он прочитал текст, тяжело вздохнул и, аккуратно сложив, спрятал во внутренний карман шинели. Засунув руки в карманы и не взглянув на Пирожкову, Горохов пошел прочь от самолета по летному полю.
Бортпроводница у трапа, пропускавшая пассажиров, не выдержала, обратилась к Пирожковой:
— Танька, чего там?
— Телефонограмма. Лунева назначили. Завтра приступает к должности.
Горохов уходил вдаль по бескрайнему полю — сгорбленный, сломленный ударом судьбы.

Аэровокзал бурлил. Новость о Луневе передавалась из уст в уста, ее обсуждали. У кабинки справочной службы выстроилась длинная очередь.
В прорези окошка появилось лицо.
— Девушка, это правда?
— Что?
— Ну, Лунев...
— Правда.
Лицо сменилось.
— Девушка, я слышал, Лунева назначили?
— Назначили.
— А какой он?
— Что значит — какой?
— Хороший или плохой?
— У нас все начальники хорошие, — с достоинством отвечала Мила.
— Сколько ему лет, хотя бы?
— Кажется, пятьдесят.
— Что делается! — лицо исчезло.
Появился кавказец.
— Девушка, скажи, в Баку теперь совсем не будем летать?
— Почему вы так решили?
— Лунев...
— Будем летать по расписанию.
— Хорошая девушка...
Возникло лицо молодого парня, который уже пытался познакомиться с Милой.
— Девушка, как вас зовут?
— Мила.
— А Лунева как зовут?
— Геннадий Сергеевич.
— А меня зовут Витя, — он протянул в окошечко руку, пожал милину ладошку. — Говорят, правильный мужик?
— Не знаю.
— Давайте встретимся!
— Где?
— Во Фрунзе. Если улетим. Теперь ведь улетим, да?
— Не знаю.
Парня вытеснила деревенская старушка.
— Доченька, расскажи...
— Что вам рассказать?
— Про этого… нового начальника.
— Зачем это вам?
— Не летала я никогда, понимаешь? У меня сын в Сибири. Туда только самолетом можно. А я боюсь... Недельку здесь потолкалась, еще больше испугалась. Загробят, как пить дать, при такой-то службе... Вот я и думаю: мне дальше ждать или как? Может, что перемениться?
— Не могу сказать.
— А кто могёт?
— Подождите, я узнаю.
Мила опустила шторку окошка, набрала по телефону номер.
— Тань, а Тань... Там у вас Нади нету?.. Ну, которая с Луневым работала... Скажи ей, чтобы ко мне пришла. Только быстренько!

В тесной комнатке, набилось человек десять молодых аэрофлотовцев — бортпроводницы, пилоты, техники... Пирожкова остановилась в дверях.
Надя рассказывала.
— Театры любит... Как прилетим в какой-нибудь город, сразу идем в театр всем экипажем. Потом обсуждение спектакля... Особенно комедии. Но не пустые, а со смыслом. Правда, смеялся на них он мало, все больше грустнел. Выйдет из зала, головой тряхнет и говорит: «Ничего, еще не вечер...»
— А что это значит? — последовал вопрос.
— Кто его знает?.. Я его как-то спросила: «Геннадий Сергеевич, почему вы комедии любите?» А он говорит: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Маркс сказал». – «Чего же вы не смеетесь?» — спрашиваю. – «Да видишь, Надя, — говорит, — никак нам с прошлым не расстаться, никак...»
Вошла Пирожкоова.
— Надя, тебя Мила просит зайти. В справку.
— Зачем?
— Не знаю.
— Пассажиры, видать, интересуются, — сказал один из пилотов.
— А как же? Всем интересно, — согласился другой.
Надя пошла к дверям. Несколько человек двинулись за нею.

Чиненков и Туркин вылезли из канализационного люка, откинув изнутри крышку, и оказались в хозяйственном дворе ресторана. Здесь стояли баки, переполненные пищевыми отходами, в которых копошилось множество кошек.
У распахнутого служебного входа в ресторан стояла «Волга» — пикап с откинутой задней дверцей. В нее грузили ящики с помидорами, на заднее сиденье наваливали какие-то пакеты. Сноровисто бегали официанты под присмотром буфетчицы.
— Наверняка, кот здесь. К местным прибился, — сказал Чиненков, указывая на кошек.
Туркин жмурился на солнце.
— Откуда вы, такие красивые? Боря, погляди на себя! — сказала буфетчица.
Чиненков принялся отряхиваться.
— Кота ищем, Ирина Семеновна.
— Какого кота?
— Потерялся важный кот. Не поможете?
— Не до тебя сейчас. Тут такое творится!
— А что случилось? ОБХСС?
— Хуже... Лунева назначили.
Чиненков окаменел.
— Ну, все. Это все, — не разжимая зубов, проговорил он.
Туркин с корзиной ходил вдоль мусорных баков, высматривая кота... Кошки лениво укрывались за баками. Чиненков подошел к Туркину вплотную. Туркин испуганно взглянул на него.
— Лунева назначили, слышал?
— Думаете, это серьезно? — спросил Туркин.
— Это крышка... Мне. Тебе. Котам... Всему крышка!
— А мне почему? — спросил Туркин.
— Ты что — не понимаешь? Теперь и твой Панкратов полетит. Все полетят.
— Так это же хорошо... Давно не летали. Мало же летали... — лепетал Туркин.
— Дурак! — Чиненков круто повернулся, зашагал к служебному входу.
— Боря! А я? — растерялся Туркин.
Чиненков остановился, обернулся.
— Мой тебе совет: лови здесь кота – любого! — и дуй на службу. И сиди тихо. С котом. Жди новостей.
Он скрылся в дверях.
Туркин раскрыл корзину и трусцой побежал к бакам. Кошки кинулись врассыпную.

Саксофонист все еще сидел в ресторане, ждал товарищей. Вокруг суетились официанты — убирали грязную посуду, рассчитывались с посетителями, свертывали скатерти, клали на столы ножками вверх стулья.
Саксофонист смотрел на это удивленно.
Подошел официант.
— Давайте рассчитаемся.
— А я не собираюсь уходить.
— Ресторан закрывается.
— Вот как? Интересно, почему?
— Буфетчица и шеф-повар уволились.
— Быстро у вас все делается. А кофе?
— Гражданин, я спешу.
— Да объясни толком, Кеша! — воскликнул саксофонист.
— Лунев, — коротко сказал Кеша.
— И... что?
— Ваш товарищ был прав. Назначили Лунева.
— И на этом основании я не могу выпить кофе? Не понимаю!
В зал ресторана со служебного хода вошел Чиненков в грязной шинели. Подошел к официанту.
— Иннокентий, налей мне сто пятьдесят.
— Боря! — взмолился официант. — Ну, ты же знаешь… Борьба за трезвость!
— Пожалуйста, здесь осталось, — саксофонист налил в фужер коньяку из фляги.
— Спасибо, — Чиненков присел на стул.
Саксофонист отсчитывал деньги. Официант взял, пересчитал, положил на стол сдачу.
— Сдачи не надо, — сказал музыкант.
— Я лучше знаю, что надо и что не надо, — сказал Иннокентий с достоинством и отошел.
— Что с ним? — удивился саксофонист. — Сдал до копейки.
— Лунев... — вздохнул Чиненков и залпом выпил коньяк.
— А что это все-таки, значит?
— Это значит — полетим... — мрачно сказал Чиненков.
— О! Тогда я побежал. Извините! — саксофонист исчез.
Чиненков посмотрел ему вслед и слил остатки его коньяка в свой фужер.

Руководитель полетов Афанасьев, как раненый зверь, метался у запертых дверей диспетчерского зала, в котором Леша продолжал методично сажать самолеты.
— Алексей, немедленно прекрати! — взывал он.
Афанасьев подбежал к окну. Увидев, что по взлетно-посадочной полосе катится очередной самолет, он снова подбежал к двери.
— Сажай! Сажай! Потом я тебя посажу!
За дверью слышался ровный глуховатый голос Леши:
— Рейс 4918, вас понял. Даю координаты. Удаление восемь, курс 250. Посадку разрешаю...
Афанасьев вновь подбежал к окну. Вывернув шею, стал вглядываться в небо. Поодаль в нерешительности маялись Саша и Миша.
— Что вы стоите?! Вызывайте «Скорую»! — накинулся на них Афанасьев.
— Зачем?
— Он сумасшедший! Не видите?!
По полосе катился зарубежный самолет с маркой авиакомпании «САС». Афанасьев приник к двери диспетчерского зала.
— Лешенька, христом-богом прошу... Зачем губишь? Зачем иностранца посадил? Нам и без иностранца не разобраться... Что он о нас подумает?.. Алексей! Ты слышишь меня?! — сорвался он в крик.
— Рейс 4617, посадку разрешаю… — донесся из-за двери Лешин голос.
— Леша, мне же до пенсии полгода. Потерпи чуток... Потом сажай кого хочешь... Будь человеком, Алексеи!.. — умолял Афанасьев.
Он вдруг выпрямился, глаза его сверкнули безумным огнем.
— Предатель! — заорал он и вдруг схватился за грудь.
— Вызывай «Скорую», — шепнул Миша Саше.
Тот побежал по коридору.
Афанасьев без сил подошел к окну, оперся на подоконник.
— Как сажает... — восхищенно прошептал он. — Как клас¬сно сажает... Гаденыш... Мне бы так сажать.

У кабинки справочного бюро в немом молчании застыла огромная толпа пассажиров. Новости передавались по цепочке от деревенской старушки, которая так и дежурила у окошка с просунутой в него головой, и далее по залу, как волны.
Надя в кабинке рассказывала, старушка изредка поворачивалась к толпе и передавала свое резюме.
— Говорит: добрый, — и снова головой в окошко.
— Добрый... добрый... добрый... — зашелестело в толпе.
— Говорит: двое детей. Жена — инженер.
— Двое детей... инженер… жена... — пошло кругами.
И снова напряженное ожидание.
— Говорит: честный. Без обману.
— Честный... обману... честный...
Последовала долгая пауза, во время которой тишина достигла такой степени, что стало слышно, как мяучит где-то кот.
— Говорит: не пьет! — радостно сообщила старуха.
В толпе разнесся гул не то одобрения, не то изумления.
— Спроси, бабуля, порядок будет или нет?
Старушка сунула голову в окошко и тут же вынырнула.
— Порядок любит! — одобрительно передала она.
— Любит... любит... любит... — передавалось по цепочке.
— Пошли, Георгий, все понятно, — кивнул грузин своему приятелю, и они начали выбираться из густой толпы. Люди смыкались за ними.

А чуть поодаль, в тех же креслах, но теперь развернутых лицом к залу, чтобы можно было видеть толпу у справочной, сидели те же, знакомые нам, интеллигентный старик, румяный интеллигент и производственник, который по-прежнему дремал, надвинув шапку на глаза.
— Луневу я не завидую, — сказал старик. — Принимать такое хозяйство. Тут нужно сперва все сломать, а потом строить заново.
— Не согласен с вами, Максим Петрович, — возразил молодой. — В сущности, требуется только одно: твердо сказать, как обстоит истинное положение вещей. Лунева поддержат. Пассажиры полны энтузиазма.
— А служащие аэропорта? Они привыкли к тому, что самолеты не летают. Им так удобнее. Они уже потеряли квалификацию... Да и пассажиры ваши… — с сомнением сказал старик.
— Есть молодые силы. Надо выдвигать их.
— Сказать просто... Хозяйство большое, его сразу не повернуть. Боюсь, неразбери