Александр Житинский "Вчера, сегодня, позавчера (14)
"

Я ничего не понимала. Прежде всего я не понимала ее. Почему она так себя ведет? Ей достаточно было приехать и забрать его. Я это видела ясно.

Что я о ней знала? Почти ничего. Она закончила педагогический институт и работала учительницей в приморском городе. Еще она интересовалась искусством. Поэтому поступила на заочный в Академию. Жила она с родителями. Вот и все.

Я даже не могла представить себе ее лица. Она оставалась для меня девочкой с фотографии.

Но я чувствовала, что наступил решительный момент. Настало равновесие. Стрелка весов была ровно посередине, но так не могло долго продолжаться. Я стала испытывать ужасное желание увидеть ее.

Я не могла даже сказать, зачем мне нужно ее увидеть. Мне казалось, что достаточно на нее посмотреть и все станет ясно. А потом уже я подумала, что, может быть, с нею нужно поговорить. Я хотела ей сказать, что не нужно медлить.

И я решила поехать туда, чтобы привезти к ней моего мужа на тарелочке. Это все-таки был выход. Я не понимала, почему Алик не едет к ней. Не так уж это трудно.

Я посмотрела ее адрес у Алика в записной книжке. Там она была зашифрована инициалами, но я не знаю от кого. Во всяком случае, я нашла сразу.

Я что-то наплела Алику про командировку, и он поверил. Моя ложь была абсолютно неправдоподобной, потому что в то время у меня была преддипломная практика. Какие уж тут командировки! Но Алик все равно поверил. У него и в мыслях не было, что я могу на такое решиться. Он, наверное, думал, что в этой истории участвуют только он и она. Меня он не принимал во внимание.

Мне было очень боязно ехать. Но я взяла билет, оставила дочку Алику, села в поезд и поехала.

Я ехала целые сутки и все время с нею разговаривала мысленно.

У нас получались странные разговоры. То мы с нею уступали Алика друг другу. «Нет, он твой, он тебя любит...» —«Нет, он твой, ты его жена...» То мы тянули его каждая к себе и спорили из-за него. А то мы молча сидели пригорюнившись и удивлялись всей нашей жизни и этому узелку, завязанному так крепко, что не распутать.

Я приехала днем. Снега в городе не было, дул холодный ветер. Я села в трамвай и поехала. Мне сказали, где нужно выходить, я переспрашивала несколько раз, потому что плохо соображала. У меня в голове был какой-то туман. Я нашла дом, вошла в подъезд и подошла к двери.

И тут мне стало худо. Ноги у меня подкосились, и я уселась на ступеньку рядом с ее дверью. Я не плакала, слез уж не было. Я посидела несколько минут, собралась с силами и нажала на кнопку звонка.

Мне открыл пожилой мужчина, наверное, ее отец. Я спросила, дома ли она, и он сказал, что ее нет. Она скоро должна прийти. Он пригласил меня подождать в ее комнате, но я отказалась. Я сказала, что дело неспешное, я могу зайти позже.

«Дело неспешное... Дело неспешное...» — повторяла я, как дура, спускаясь во двор. Там я села на скамейку рядом с подъездом и стала ждать. Было очень зябко, я дрожала. Я не боялась, что меня узнают. Она не могла меня узнать.

Я просидела час. В подъезд входили разные люди, которых я осматривала невнимательно, в том числе и молодых женщин, потому что знала, что узнаю ее сразу. Так оно и вышло.

Я увидела ее издали. Еще лица не было видно, а я уже почувствовала, что это она. Она шла под руку с высоким мужчиной в меховой шапке. Она была в красном пальто. Они шли медленно, и она ступала так, что мне все сразу стало ясно.

Она была месяце на шестом или седьмом, даже пальто уже не могло скрыть.

Мужчина что-то ей говорил, а она внимательно слушала. На его пальце сияло золотое колечко. Они прошли мимо меня совсем близко. Я непроизвольно съежилась. Она повернула голову, и мы встретились взглядами. На секунду я что-то увидела в ее глазах, какое-то узнавание, будто она старалась вспомнить меня. Но тут же отвела глаза и повернулась к своему мужу. Перед дверью подъезда она стянула с руки перчатку, и я увидела, что на ее пальце тоже кольцо. Они вошли в подъезд, а я опрометью бросилась на улицу, к остановке трамвая.

Ночь я провела на вокзале. Я спала как убитая. Утром я взяла билет и поехала обратно.



...Я наведывался в академию до лета, до белых ночей и новой сессии. Там, на Университетской набережной, у меня появились свои любимые места. Когда наступило лето и ты опять не приехала, я ходил туда почти по привычке и пристраивался под сфинксом, наблюдая за входом в академию. Мимо меня проходили студенты с мольбертами, пока я разговаривал со сфинксом, жалуясь на тебя. Сфинкс загадочно улыбался, словно знал все любовные тайны и много веков работал почтовым оператором в окошечке «до востребования». Сквозь его каменные лапы прошли вавилонская клинопись и египетский папирус, он вручал тайные знаки любви неверным афинским женам и римским воинам, получавшим открытки с видами всех завоеванных провинций империи. Сфинкс устал от чужих тайн.

И та девушка, что выдавала мне письма на почте, когда они были, за время с января по июнь тоже устала чрезвычайно. Она издали замечала меня, плечи у нее сами собою поднимались в недоуменном и горестном пожатии, а на лицо сходила жалостливая до слез улыбка. Ей-богу, она сама согласилась бы писать мне письма, только бы я успокоился. В конце концов она уволилась с почты, потеряв, должно быть, веру в любовь. Еще одна сентиментальная жертва в нашей истории, происшедшая попутно, мимоходом.

И я стал забывать тебя — жить мимоходом, не думать о тебе, я бы сказал — изо всех сил не думать о тебе.

И я преуспел в этом, честное слово.

Я преуспел в этом настолько, что уже через два-три года мог не вспоминать тебя целую неделю, а если и вспоминал, то кратко, буквально одним вздохом или тонким уколом сердца. Я поместил тебя глубоко в душе, как стопку твоих писем, спрятанных в ящике письменного стола. Потом, года через три, Ирина совершенно случайно нашла эти письма и прочитала. Вот насколько затянулась эта рана: она смогла их прочитать и даже сделала маленький комментарий через несколько дней. «Вы с нею созданы друг для друга. Жаль, что у вас ничего не получилось», — сказала она спокойно, словно речь шла не о муже, а о незавершенной скульптуре великого мастера. «Не говори глупостей! Так не бывает. Это все красивые выдумки. Просто первая любовь, юношеское увлечение...» — сказал я, зная, что это не так. «Да... очень просто, — вздохнула она. — Ты всюду ищешь компромисса и хочешь усидеть на двух стульях. А любовь нельзя разделить на дольки. Это тебе не апельсин». — «Любовь — не картошка», — попытался пошутить я, но жена не приняла шутки, да и мне, по правде говоря, сделалось от нее тошно...

< Назад | Далее >